Ничего, успокаивала я себя, ежась на ветру. Ничего… Скоро получу права, а мой обожаемый муж разорится, наконец, на машину. И тогда – прощай навеки давка в автобусе и прогулки по этим колдобинам! Путь мой ежедневно лежал через территорию гаражного кооператива, и не было дня, чтобы я не думала об этом. Я уже почти пробралась сквозь ряды гаражей, когда кто-то осторожно тронул меня за плечо.
— Людмила Федоровна?
Окликнувший меня надтреснутый женский голос напомнил мне голос одной маминой подруги.
— Да, — с готовностью обернулась я, заранее расплываясь в улыбке, — А с чего это вдруг по имени-отчеству?
Но это была вовсе не мамина подруга. Улыбка медленно сползла с моего лица.
— Извините, — пряча взгляд, сказала женщина, — Вы меня не узнаете?
— Простите, разве мы знакомы?
Женщине было лет под пятьдесят, у нее были некрасивые черты лица, тонкие губы, и одета она была довольно безвкусно. С такими я обычно компаний не вожу, разве что на работе.
— Не узнаете? Ну, это неважно, — пробормотала моя собеседница, — Понимаете, моему сыну плохо!
— Господи, а что с ним?
— Сейчас! – засуетилась она, бочком вталкивая меня в дверь одного из боксов, — Сейчас! Сейчас вы все узнаете…
Но плохо едва не стало мне самой. В гараже вместо бедного умирающего юноши меня ожидал… десяток угрюмо молчащих пожилых дам в возрасте от сорока лет и старше.
— Здравствуйте, — пролепетала я, охваченная нехорошим предчувствием, — А где…
Из строя женщин вышла стриженная под «каре» эксцентричная особа в черных очках и вельветовых джинсах, явно не в себе.
— Ведь вас же по-хорошему предупреждали, — без всякого вступления начала она, — Звонили, деньги предлагали. А вы? Неужели так трудно было пойти нам навстречу? Неужели вы не понимали, где окажутся наши мальчики, если их отчислят?!
Господи! Так это что, мамаши моих бывших студентов?! Если так, то разговор будет тяжелым – меня ведь не зря называют за глаза поставщиком кадров для ведомства Паши-мерседеса… Ну, не умею я принимать зачеты по-капиталистически. И еще терпеть не могу, когда на меня «наезжают» всякие прыщавые юнцы. Это лишь укрепляет меня в мысли, что им со мной в одном вузе делать нечего.
Но это в аудитории так хорошо быть смелой и принципиальной. А здесь, если честно, у меня затряслись поджилки…
— Я просто честно делаю свою работу! – принялась оправдываться я, понемногу отступая к двери, — Извините, но как же иначе?
За моей спиной громко лязгнул засов. Заманившая меня сюда лахудра понимающе покачала головой – мол, о побеге и не думай.
— Послушаете! – воскликнула я, теряя терпение, — Ну чего вы теперь-то от меня хотите?!
— Что мы хотим! Что мы хотим?!! – буквально взвыли престарелые мегеры, и, как по команде, набросилась на меня с кулаками.
Чувствовалось, что дрались они не часто. Но их было слишком много. Так что пока двое крепко держали меня за руки, остальные колотили, куда придется. Меня били до тех пор, пока у меня не потемнело в глазах и не подкосились ноги. Наверное, били и после, но я этого уже не помнила…
Очнулась я от холода и сырости – кажется, меня окатили из ведра водой. Я лежала на полу почти голая, если не считать чулок, туфель и мокрой разодранной блузки. Тело мучительно ныло, во рту ощущался привкус крови. Изрядно пострадала прическа. Но самым страшным была неопределенность, в которой я пребывала. То, что меня избили, я еще могла хоть как-то объяснить. Но зачем надо было меня еще и раздевать?
— Очухалась? – недобро усмехнулась тонкими подкрашенными губами та, кому я была обязана своим появлением здесь, — Ну, тогда продолжим…
— Что – продолжим? – тряхнула я гудящей, как колокол, головой.
— Учить тебя, сучка ты эдакая! Чтоб неповадно было наших детишек мучить!
В отчаянии мне захотелось схватиться за голову, и только сейчас я почувствовала, что руки мои связаны за спиной. Так, этого только не хватало…
— Да кого я мучила? Пустите! – простонала я, начиная впадать в панику, — Вы меня с кем-то путаете!
Меня рывком подняли на ноги. Я чуть не заплакала от унижения, заметив в толпе мужчину. Его я узнала сразу. Это был владелец шиномонтажа, хронический алкоголик и отец одного из моих бывших студентов. Теперь этот невзрачный мужичок, как всегда, подшофе, стоял возле компрессора для накачки шин и, поигрывая его черным резиновым шлангом, нагло пялился на мои неприкрытые прелести.
— Ничего мы не путаем, Людмила Федоровна! – ткнула в меня узловатым пальцем в подбородок тонкогубая лахудра, — Давай, Петрович, покажи ей кузькину мать! Пускай вспомнит моего сыночка Гришеньку!
За моей спиной послышалась странная возня. Кто-то развел в сторону мои ягодицы.
— Что вы делаете?!! – в ужасе завопила я, поняв, что шланг компрессора вставляют мне в зад.
— Учить тебя будем, коза!
Тут же мощнейший удар под дых буквально согнул меня пополам – это Петрович открыл воздушный вентиль. Из моих глаз брызнули слезы, дыхание перехватило. Пока я с выпученными глазами хватала ртом воздух, мои палачи удовлетворенно потирали руки.
— Что, весело, госпожа Андрейчук? – ехидно спросила тетка в вельветовых джинсах, — А когда моего Вовочку в армию спроваживала, так же веселились?
– За что?! — прохрипела я, — Я же ему такого не делала!
— Ты ему хуже сделала, — вкрадчиво пояснила тетка, дохнув мне в лицо алкоголем, — Ты его на два года без мамочки оставила! Давай, Петрович!!!
Петрович снова дал, да так, что мои глаза едва не вылезли их орбит. По кишкам словно ударили кувалдой. Хорошо еще, что шланг под давлением воздуха вытолкнуло из моей попки, и это дало мне небольшую передышку. К сожалению, продлилась она недолго.
— Нечего пердеть тут при всех, гадина! – злобно прошипела мать известного оболтуса Евгения Ефанова, пихая шланг обратно в мою задницу.
— Да что же вы творите?! – взвыла я.
Губы у меня тряслись, из глаз ручьями лились слезы, и я ничего не могла с этим поделать. Но муки мои, похоже, только забавляли озверевшую свору мамаш.
— Заткнись, я сказала! А ты, Петрович, качни-ка ей еще разок за моего Женечку!
— Может хватит качать-то, бабоньки? – засомневался Петрович, глядя на мое перекошенное лицо.
— Такой умница был Женечка! Такой воспитанный, такой добрый! — заламывая руки, продолжала причитать Ефановская мамаша,
— А эта стерва…
— Да ваш Женя вообще занятий не посещал! – в отчаянии выкрикнула я, потому что это была истинная правда.
— Не ври, сука!
На этот раз залп сжатого воздуха был такой силы, что я не устояла на ногах и, густо рыгнув, осела на пол.
— Так тебе, вражина! – пнула меня в урчащий живот Ефанова и, довольная, отошла в сторонку наблюдать за моими корчами.
Не успела я отдышаться, как на смену ей подскочила неопрятная толстая тетка в рейтузах, и тоже начала просить Петровича поддать мне «газу» за ее ненаглядного отпрыска. «Ой-ой! – с тихим ужасом подумала я, нервно подергивая стянутыми за спиной запястьями, — Если меня будут накачивать в задницу за каждого потерявшего отсрочку обалдуя, то я живой отсюда не выйду…» Самое обидное, что сын этой тетки, неказистый сутулый парень со смешной фамилией Гопак, не успевал абсолютно по всем предметам, так что его выгнали после первой же сессии отнюдь не только по моей милости.
— … и вот разлеглась она тут, глаза бесстыжие! – кликушествовала тетка в рейтузах, потрясая перед всеми моими узкими ажурными трусиками, — Мой Олежек в сапогах глину месит, а она на шпильках шастает! Чулки надела! Манду выбрила! Веревочку блядскую в жопу заправила! Тьфу! Ну-ка, газани ей, Петрович, в эту самую жопу!!
Впечатленный Петрович не заставил себя долго упрашивать. Я едва успела ощутить вибрацию шланга в заднице, как мои глаза снова полезли из орбит. На этот раз меня мучили особенно долго. А чтобы шланг больше не вышибало наружу, тетка в рейтузах услужливо придерживала его рукой. Боль была дикая.
— А-а-а!!! – истошно визжала я, ужом извиваясь на полу, — Не могу!!! Прекратите!!! Больно!!!
От страха, что мои кишки вот-вот лопнут, я уже не пыталась изображать гордость. Наконец, Петрович не выдержал этих криков и закрыл вентиль. Я в изнеможении завалилась набок – лить горькие слезы и глотать кровавые сопли. Единственное, что мне хотелось сейчас – это спокойно лечь и умереть. Моральное унижение я переносила едва ли не тяжелее физических страданий. Как же так?! Меня, красивую образованную женщину, порядочную мать семейства, преподавателя с блестящим будущим, средь бела дня бьют по лицу и надувают в жопу, словно лягушку, какие-то спившиеся полоумные «синявки» во главе с краснорожим алкоголиком, владельцем шиномонтажа! Это было хуже, чем изнасилование… Оставьте меня, мысленно молила я. Оставьте все! Но в покое меня оставлять не собирались.
— Простите… у вас, кажется, тоже есть сын? — обратилась ко мне моложавая, но уже с проседью, женщина в черном.
— У меня дочка, — покачала я головой, — Шесть лет.
— Тогда вам меня не понять…
— Вам меня – тоже, – выразительно покосилась я на шланг.
— Вам очень больно, Людмила Федоровна? – участливо спросила она, низко склоняясь надо мной.
— Да, — всхлипнула я.
Женщина задумчиво погладила меня по туго натянутой, как барабан, коже живота.
— А когда из-за вас моего Коленьку в Чечню послали, ничего не болело? – вдруг резко спросила она.
— Да я виновата разве?!
— А кто же еще? – ледяным тоном произнесла женщина и неожиданно плюнула мне в лицо, — Петрович!
Волосатая рука мужчины решительно легла на вентиль.
— Пожалуйста! Не надо!!! – взмолилась я, чувствуя, что еще одной воздушной клизмы попросту не перенесу.
Но вместо ответа в шланге опять засвистел воздух… Когда я вновь обрела способность что-либо соображать, мой живот был раздут почти как у беременной. Ощущения даже нельзя было назвать болью, это было что-то кошмарное и совершенно невообразимое.
— Ай да Петрович! – ехидно скалились мамаши, с интересом глядя на меня, — Обрюхатил-таки сучку!
«Сволочи, я же умираю!..» — хотелось мне крикнуть им в ответ, но из груди вырвались лишь сдавленные стоны, напоминающие мычание. Из-за раздувшегося живота я едва могла дышать, не то, что говорить.
— Гляди-ка! – удивились мои мучительницы, — Пузо, как у хряка, а всë добавки просит!
— Точно, просит! Петрович, давай!
— Куда – давай?! – опешил тот, — Она и так, как на сносях!
— У меня, когда Игорька носила, пузо-то побольше было! — всплакнула одна из мамаш, — А теперь он тоже на Кавака-а-зе… под пулями хо-о-одит!
Когда шланг снова дернулся в моей жопе, я мысленно попрощалась с жизнью. Я была надута до такой степени, что теперь уж точно должна была лопнуть.
— Давай, Петрович! Не останавливайся!! – неистово орали бабы, словно не понимая, что перед ними простерта не бездушная резиновая кукла, а живая женщина, чувствующая боль и страх.
«Господи, прости им, ибо не ведают, что творят…»
От спазмов я не могла ни дышать, не двигаться и только судорожно дергалась, колыхая огромным животом и засевшей меж ягодиц черной трубкой компрессора – если это кого-то позабавило, то бог им судья. Мои кишки буквально трещали по швам, к горлу подступал омерзительный комок. Этот комок рос внутри, пока не заполнил всю меня целиком. И тогда меня начало рвать. Меня рвало так, как никогда в жизни до этого. Струи блевотины, подгоняемые закачиваемым в жопу воздухом, фонтанировали из моего горла, окатывая всех и вся вокруг. Видя, как меня буквально выворачивает наизнанку, облеванный Петрович побледнел и торопливо выдернул свистящий шланг из моей задницы.
— Все, бабоньки! Шабаш! Так у нас даже врагов народа не пытали!
Похоже, женщины и сами поняли, что перестарались. На меня, лежащую с раздутым животом в луже блевотины, они старались не смотреть.
— Ты, эта… не серчай, Петрович! Поможем отмыться-то…
— Вас бы самих отмыть для начала… А с этим дирижаблем что теперь делать?
Под дирижаблем он подразумевал меня – мой живот был такого размера, что я даже не могла свести вместе коленки.
— Нет, бабы, я серьезно! – запаниковал Петрович, — Вдруг кончится прямо тут, куда ее девать?!
— Ой, грех на душу взяли… — тихо запричитала какая-то бабка.
Я и вправду находилась в плачевном состоянии. Меня тошнило, живот так давил на диафрагму, что нельзя было толком не вдохнуть, не выдохнуть, да и побои сказывались. Любое движение причиняло боль. Все, что мне оставалось – это лежать с поджатыми ногами и молча пердеть, понемногу избавляясь от закачанного внутрь воздуха. Когда вместе с воздухом из меня полетели сгустки крови от полопавшихся сосудов и ошметки прочих, еще менее приятных субстанций, толпа обступивших меня женщин начала редеть – видимо, кое-кто решил, что мои дела совсем уж плохи…
Они и впрямь были хуже некуда, но умирать я все-таки не собиралась. Сейчас, после всего перенесенного, это было бы просто обидно. Да и как же мою Катеньку, солнышко, без мамы оставить?
Вскоре мне действительно полегчало. И хотя я по-прежнему лежала беспомощная, голая, вся в собственной рвоте, с болью в животе и огнём в мучительно саднящей заднице, я поняла, что этот раунд у старухи с косой я, похоже, выиграла.
Впрочем, старух вокруг хватало и без неё. И некоторые из них всё ещё представляли угрозу.
— Эй, Петрович? А мы?! – наперебой завопили две испитые бабки в платках, на радостях пытаясь вновь подключить меня к компрессору, — А наши внучата несчастные?!
— Я сказал – шабаш! – осадил бабок враз протрезвевший Петрович, отбирая у них шланг, — Идите развлекаться в другое место! Мне только трупов в своем гараже не доставало…
Я посмотрела на него почти с благодарностью.
— Ты-то куда лезешь, Матвеевна? – накинулся он на одну из «синявок», — Твой внуки еще в школу ходят!
— А вдруг тоже в институт поступят?
— Да ну вас к лешему! А ты, Людмила Федоровна, усвой урок-то… — повернулся он ко мне, — С людьми, чай, живешь, не в пустыне. Ты молодая еще, есть время учиться уму-разуму. Лучше уж по-хорошему, чем вот так, на шланге-то вертеться? Да, насчет милиции и думать забудь. У меня там все схвачено.
— Да я и не собиралась, — совершенно искренне ответила я.
Действительно, зачем мне под ехидные смешки ментов писать какие-то дурацкие заявления с описанием диких подробностей? Совершенно ни к чему мне такая слава. И мужу, когда вернется из командировки, тоже ни слова не скажу. А пойду я, дорогие мои, прямиком к бывшему своему однокласснику, первой любви моей школьной, и тогда посмотрим еще, кто из нас на этом шланге вертеться будет! Не зря же он полгорода «держит»…
— Ну, вот и умница, — по-своему истолковал мои слова Петрович.
— А теперь развяжите меня, – резко потребовала я, — И одежду с сумочкой отдайте.
— Только уговор – вести себя хорошо.
— О господи… по-вашему, с таким пузом я могу вести себя плохо?!
Меня развязали, и я наконец-то смогла ощупать живот. Потом под укоризненные взгляды оставшихся ни с чем старух подползла к стене и, усевшись на корточки, продолжила выпускать из себя воздух. Вообще-то после всего мне следовало бы еще и хорошенько отлежаться, но оставаться здесь дальше было выше моих сил.
Из гаража я вышла на подгибающихся ногах, с кружащейся головой и наспех замазанными тональным кремом синяками на лице. Вслед мне неслись скабрезные напутствия престарелых изуверок.
Я была унижена и растоптана, но жива. И это было главное. Теперь – домой, зализывать раны, принять ванну, отмыть от себя всю эту мерзость. Отмыться, отдохнуть, и набрать заветный номер своего крутого одноклассника…
О, эти богом проклятые девяностые годы!
1 186
Загрузка...
