Отец родной, тятя наш любимый, солнцеподобный и самый-самый лучший начальник изо всех начальников на утреннем совещании объявил, что по многочисленным просьбам трудящихся, Новогодний праздник весь коллектив будет отмечать двадцать девятого декабря сего года, чтобы народ смог отоспаться тридцатого и встретить Новый год в кругу семьи, у кого есть, в нормальном состоянии. Слава тяте! Слава заботливому отцу коллектива! И плевать, что у него путёвка на тридцатое. Не из-за неё же он сделал праздник двадцать девятого. Так думать могут одни лишь завистники и прочие злопыхатели. А нам бы праздник отметить и пожелать тяте «скатертью дорогу».
В семь часов вечера, в девятнадцать, ежели говорить языком служивых, весь коллектив, со своими половинками законными и не очень, сидел в актовом зале и аплодировал папе в ответ на поздравления с праздником. После тяти на трибуну вылез замполит и погнал об итогах года прошедшего и о задачах на год будущий. И такую антимонию развёл. Вот тебе коротенький доклад на часок примерно. Ему что: Рот открыл — на работе. Рот закрыл — рабочее место прибрано. Да и языком молоть — не мешки ворочать. Народ сидит, зевает, с тоской смотрит на двери и носом тянет вкусные запахи, идущие от столовой. Там поварёшки наши уже на столы накрыли. Ну чего так долго, товарищ майор? Водка прокисает, икра выдыхается. Вроде как заканчивает. Перешёл к приятным вещам: Зачитывает праздничный Приказ. А в Приказе кому чо, кому ничо, кому…Эээ…Погон с новой звездой на плечо. Ну тоже приятно. Всё, дождались. Народ повалил из актового зала в обеденный.
Само празднование описывать — только время терять. Был и Дед Мороз — Андрюха Рыбалко. Настоящий Дед. Ростом чуток выше пары метров, весом под полтора центнера. Плевком мух на лету сшибает. А голос! Когда в компании начинает петь, мы стаканы прячем. Взрываются. А как без стаканов потом водку пить? Она же жидкая. Была бы твёрдая, так мы бы её грызли. Так что нарядили его, бороду приляпали — работай, дрюня! Снегурочкой Катька Корепанова работает. И нашли же кого Андрею в пару поставить. Она на шпильках и в прыжке полтора метра. Тот мешок, куда Андрей подарки сложил, Катьке заместо квартиры сгодится. Правда однокомнатной. Ну да уж с приказом не спорят. Сказал тятя — отрезал. А кто будет против, тому ничего не будет: ни премии, ни очередного звания, вообще ничего. Кроме дедушки с внученькой, был и ведущий. Юре Серебрякову поручили. До третьего стакана он вполне вменяемый. Народ, по призыву ведущего, наполнил стаканы ( Кто же у погононосцев стопочками пьёт? ), лихо замахнул и начал жрать. Эх, измельчали людишки, совсем вырождается нация. Забыли, что русские после первой не закусывают. Извиняет их лишь то, что повара наши превзошли сами себя. И не смогли люди давиться слюной, глядя на эти богатства, за вилки и ножи схватились. Нет, резать никого не стали, кроме разных бифштексов и прочих антрекотов. А бедных курочек просто порвали, как Тузик грелку и растащили по тарелкам. И салаты куда-то ушли в туманную даль, оставив на память о себе грязные салатницы. И всякие соленья разлетелись, будто цунами какая прошла, либо торнадо. Хотя те больше в Америках разных, не у нас. Ну, тогда тайфун. Эти у нас бывают. Ну да суть не в этом.
Подзаправившись, перекусив, даже сходив на перекур, народ потянулся к прекрасному. Песни там, танцы. Дедушка с внучечкой конкурсы разные конкурсят, подарки за победу дают. Зама по строю загнали на табуретку и заставили рассказывать стишок. А не надо было ему, заразе, перед праздником строевой смотр проводить и раздавать «подарки» за выявленные нарушения. Гад — он и в Африке гад. Ничо, ещё не вечер. Сейчас народ дойдёт до кондиции и кто-нибудь обязательно настучит ему по хрюкальнику. Не на службе, так все равны.
Сижу за столом, повернувшись лицом к залу, дабы лицезреть происходящее. Мне интересно. Сам я водовку особо не жалую, так что практически огурчик, и даже не малосольный. А вот посмотреть на развлекуху народа, от души принявшего на грудь, оченно занимательно. Бац! Через всю площадку, освобождённую для танцев, навстречу друг другу идут две женщины. И явно меж ними намечается чегой-то не очень хорошее. С таким выражением лица революционеры шли на баррикады. Или партизаны выходили на бой с врагом. Ой, чой-то будет! Добром эта встреча не закончится. Чует моя задница, ой, чует.
И как ей не чуять, коли одна из тех женщин моя законная жена, а вторая — точно такая же законная любовница. Они ране-то общались всё больше заочно. Ну, знают друг о дружке, и ладно. А тут решили провести встречу на самом высшем уровне. Да, хреново! А ну как начнут выяснять с чисто женским темпераментом кто из ху.
Сошлись. Замерли одна напротив другой в паре метров. Глаза сверкают, щёки горят, кулачки сжаты. Прямо ковбои из вестернов. Это когда звучит волнующая музыка, ковбои замерли и лишь руки подрагивают над открытыми кобурами с Кольтами. Миг — и начнут дырявить друг друга. А народ вокруг занят своими делами: Кто танцует, кто водочку кушает, кто выясняет степень уважение собеседника. До мордосалатного состояния ещё никто не дошёл. А мои красотулечки стоят, смотрят напряжённо одна на другую. Хорошо, что табельные пистолеты в оружейке стоят. И разница между ковбоями и этими женщинами лишь в том, что они одеты по-разному. Вместо ковбойских джинсов и клетчатых рубах на них платья. На ножках, вместо сапог со шпорами, туфельки на каблучках. На одной платье шоколадного цвета, на второй зелёного. Постояли, посмотрели сквозь виртуальный прицел, в мою сторону глянули.
— Ну, что, подруга? Поговорим? — Жена спрашивает Венерку.
— Поговорим, подруга. — Ответ не заставил себя ждать.
— Где?
— Не здесь же.
— Может быть к нам?
— Давай ко мне. Ко мне ближе.
Это точно. До Венеркиного дома пару шагов, а до нас ещё дойти надо. Да в состоянии некоторого головокружения от выпитого. Как быстро пришли к соглашению. Не то, что политики какие. Те встречи, совещания, договорённости всякие, а толку чуть. А эти развернулись синхронно, всё же строевой изредка занимаются, ко мне направляются. А мне что остаётся? Не стали выяснять отношения при народе — и то хлеб. Сижу, прижав задницу к стулу, жду. Недолго ждал-то, совсем недолго. Подошли решительно, с двух сторон подхватили под белы руки и выдернули из-за стола, решительно пресекая вялые попытки сопротивления. И никакие ссылки на то, что кушать хочу, не проканали. Сатрапы, тираны, издевательницы. Разве ж можно мужика голодом морить? Сейчас вот поварёшки принесут горячее, а мне куда-то идти. А на мою долю, промежду прочим, тоже приготовлено. Ну да кто слушать будет, когда настроились поговорить и выяснить отношения раз и навсегда. Так что подал пальто одной и другой, помог застегнуть сапоги, какие обули вместо туфелек. Причём в это время было меж ними полное единение. С двух сторон под руки взяли и повлекли в сторону Венеркиного дома. Тут идти-то всего ничего. Дошли молча. Раз лишь пробормотал, что вот не поел, теперь голодным буду. Рявкнули так, что мужик, который как раз в это время гулявший с собачкой, присел от страха, а собака взвизгнула, писькнула и рванула поводок, потянув мужика во дворы. Так с визгом и скрылись куда-то. Эх, мужик, ты не представляешь ещё, что меня ждёт. Сошлись две фурии и гарпии. Одна татарка, вторая хохлушка. Одна львица, вторая телец. Что та, что другая, совершенно не подарок и не крем-брюле. Остаётся лишь смириться и идти на свою Голгофу, как Христос тащил свой крест. А кто виноват? А никто. Ну как так получается, что любишь и одну, и другую? Говорят, что так не бывает. Как-то по молодости песню слышал. Там пелось что-то типа: Если ты одна любишь сразу двух, значит это не любовь, а только кажется. А тут готов всё отдать и за одну, и за вторую. Может это кровь восточная во мне говорит. Я, конечно, не сын турецко-подданного, но всё же. В принципе, и у славян до принятия христианства бытовало многожёнство. Мужиков-то не хватало, вот и брали мужики в жёны по несколько женщин. Да мужиков и сейчас не излишек. Ладно, посмотрим, что и как получится. Главное не попасть меж двух жерновов. Главное, пообещали накормить. До тошноты.
Дома у Венеры обе мигом в туалет рванули. По очереди, конечно. Это у баб вроде ритуала такого. Чуть куда — сразу в туалет. А может перед началом боевых действий освобождают организм от излишков влаги и прочего. Да кто их знает. После посещения этого места уединения, где можно посидеть, подумать о вечном, запёрлись в зале, выставив меня за двери, решительно захлопнув перед носом обе створки. Сцуко, и стекло матовое, хрен чего рассмотришь. Для поддержания разговора, а может по традиции, Венерка прихватила с собой пузырь «Кудесницы». А он, промежду прочим, два литра с четвертью. А к бутылке конфетки, фрукты, лимончик. Убойная закусь. Хоть бы хлеба взяли занюхать. И что мне, сирому, делать, чего ждать? Ухо к двери прислонил, будто соседка-сплетница, что старается услышать о чём же соседи гуторят, слушаю. Слушаю и жду, когда же начнётся разговор на повышенных тонах, когда зазвенит бьющаяся посуда, когда раздастся треск разламываемой мебели. Тишина. Очень уж подозрительная тишина. Нет, разговаривают, но
больно уж мирно. Такого просто быть не может. Ну да я же умный, опытный, а потому пошёл на кухню, налил из-под крана восьмилитровую, больше не было, кастрюлю холодной воды, снял рубашку и закатал штаны. Буде придётся разнимать-разливать, так чтобы самому не вымокнуть. Ввязываться и становиться меж двух фурий — спасибо за предложение, но Боже упаси. Пока время есть, пока моё присутствие не требуется, кофе заварганил. Раз уж пожрать толком не дали, так хоть кофеёчком побалую свой взволнованный организм. Да с сигареткой, да никто под руку не ворчит, не говорит ничего. Хочу — и курю. И не указать. Вы там меж собой разбирайтесь. Прихлёбываю горячий напиток, сам прислушиваюсь: пока всё тихо. Ну да сколько ждать-то можно. Вы там уж определитесь: война, так бейтесь. Я мигом кастрюлю на вас опрокину, остужу. И пол вытирать потом не буду. А водичка холодненькая бодрит. Правда ещё не определился, куда когти рвать буду потом. Да без рубахи, с подвёрнутыми штанами. Лишь бы прохожие не вызвали пятую бригаду. Те мигом рубашку с длинными рукавами, которые сзади завязывают, накинут на плечики. Ребята у них всё с рожами семь на восемь. И не поспоришь. А особо буйных к спинкам коек привязывают. Доводилось посещать это заведение по делам службы.
О, кажись дождался. Голоса стали громче. То ли спорят, то ли ещё что. Что? Мать твою! Какое «напилася я пьяна»? Девки, вы же отношения выясняете. Ну так это же пошлость какая-то — устраивать разборки с песнями. А это что? Виновата ли я? Ёпть, а кто же ещё виноват? Я, что ли? Я вам не наливал. Сами, всё сами. Пойду-ка посмотрю, чего и как.
Тихонечко открыл двери, сунул голову, как укротитель суёт её в пасть льва. А вдруг захлопнет хавальник да отхватит бестолковку. А тут есть опаска, что прилетит чего увесистое и всё. И будет мне, такому молодому, полный капец, кирдык и карачун. Потом, может быть, всплакнут над могилкой. Так мне от этого не легче. Тем паче, что толком не знаю, что меня ждёт там, куда призывает Господь после смерти. Меня, почти что двоежёнца, явно в рай не пустят. Рылом не вышел. Да и грехов, что дерьма собачьего весной, как снег стает. Интересно, а в аду, где черти для меня сковороду приготовили, на каком масле грешников жарят? Рафинированное? Или тоже воруют, тащат, как наши столовские? Хорошее к себе домой, или толкнуть налево, а нас, грешных, на всяком дерьме жарить. Бррр, мысли дурные. Лучше приготовиться к неожиданностям всяким.
А неожиданностей никаких вовсе и нет. Сидят мои любимочки на креслицах, водочки нахлебались, а закусочка несерьёзная, потому и окосели слегка. Да что там слегка. Хорошо окосели. Уже не соперницы, соратницы. И чует моя задница, что от этого содружества ничего хорошего мне не светит. От слова совсем. Личики порозовели, глазки блестят, губки красненькие, налитые, так и просят: Ну поцелуй, животное! Меня заметили. Венерка попыталась ткнуть в мою сторону пальцем
— Слшай, ты…Ик! Ой, мама!…Если ты её — указала пальцем на жену, — бросишь, я тбя…Ик! Бля!.. кстррую. Вот. Ик! Хоспади!
Следом жена, так же точно тыча в мою сторону указающим жестом, добавила
— Ты! Ик! Бля! Ты!…Что я хтела? Ик! Ой!… Ааа, пмню. Есси ты её бдишь, я тбя…Ик! Вот!
Да, запугали. Кажется, девонькам пора на боковую. Завтра же не встанут, судя по тому количеству водки, что осталась в бутылке. Домой тащить женульку в таком состоянии себе дороже. И пусть весу в ней не особо, но пьяный человек киселём растекается, никак не подхватить, не придержать. На плечо взвалить? И что народ подумает? Украл, гад, маньяк, Щекотало, и тащит в лес густой, чтобы изобидеть нахально, кунку поцарапать, надругаться над девицей — красой ненаглядной. Так что придётся укладывать здесь, у Венерки. Раз уж за столом общий язык нашли, одну кровать на двоих поделят. Почто одну? Да кто же их по спальням растаскивать будет? Вон тахту сейчас разложу, застелю и уложу пьянь эту несусветную.
А сам рад-радёшенек, что девки мои, по ходу, определились со своим отношением к нашим отношениям. Ну вот, масло масляное. Пипец, уже и на русском объясниться не могу. Ну да мне простительно, я же не совсем русский. Хотя вру, в паспорте написано, что русский. Только вот у нас на Руси отродясь бьют не по паспорту, а по морде. А, чего там: у нас, особенно в Сибири, хрена с два поймёшь кто есть кто. Все перемешались. Товарищ Сталин такое великое переселение народов устроил, что до сих пор нет ни русских, ни татар, а есть одна общность — великий советский народ, как сказал товарищ Леонид Ильич Брежнев. Всяких чухонцев и прочих чурок в расчёт не берём.
Пока расстилал постель, девоньки мои сомлели. Закемарили в креслах. Если Венерка ещё чего-то пыталась изобразить, то женулька совсем отъехала. Подхватил её, любимую, подмышки, до тахты допёр. Уложил на постельку, раздевать начал. Мычит, отмахивается. Ну куда ты, куда? В туалет? Пошли.
Стянул колготки и трусики, усадил на горшочек, дождался, пока пописает, даже писюню вытер бумажкой. В комнате раздел. Совсем раздел. Голенькую подвинул к стеночке. Пора вторую укладывать. Господи, и за что мне такое? А правда, за что? А за то. Любишь кататься — люби саночки возить. Мало головняка было с одной, теперь, чую, в два раза больше будет. Ну прямо прёт от счастья, как Матроскина от его коровки Мурки и телёнка Гаврюши. Сдаётся мне, что теперь у меня не будет жены и любовницы. А будет у меня две жены. Это у Никулина было «три жены — красота». Ну, ну, попробовал бы хотя бы две заиметь. А мне и пробовать не надо, вон как сговорились, спелись, спились.
Вторую в туалет сводил. Не хочется в мокрой постели спать. Почему мне? Так куда я без них, моих красотулек. Вон как развалились, растеклись по тахте. Ну две звезды. Одна, жена законная, старшая, так назовём, светловолосая. Волосы цвета соломы с лёгкой рыжинкой. Глаза, сейчас закрытые, серо-голубые, большие, красивые. Люблю их целовать. Волосы светлые, а брови и ресницы почти чёрные. Круглолицая, как и Венерка, вторая жена. Только у Венеры глаза с татарским разрезом, но тоже большие, выразительные, карие, с зелёным отливом, особенно когда сердится. Колдунья. Обе круглолицые, носики правильные, прямые. И губы практически одинаковые. Ростом одинаковы. У Венеры попа шире, зато у Любы грудь больше. Любаня лобок наголо бреет, а Венера оставляет полосочку волос. А вот ноги что одной, что другой, брить не надо. Нет у них на ногах волос. Голоногие девки у меня. Пирожочки тоже почти одинаковы и расположены примерно так же. Не ниже, не выше. Обе узенькие, хоть и рожавшие, мелкие. А вот заниматься сексом предпочитают по-разному. Люба либо сверху, либо на боку, в позе ложки. Изредка на животе. Венере больше нравится в собачьей позе. Либо на четвереньках, либо стоя. А вот в миссионерской позе разница в предпочтениях. Люба просто ноги раскинет, чуть согнув, а Венера обхватит ногами, либо задирает их на плечи, согнувшись в калачик. И обе горластые, не скрывают своих чувств. И плевать на соседей, на детей. На всех плевать. А на вкус? А вот сейчас и попробую, пока рядышком лежат. А то ведь одну попробуешь, к примеру Венеру, пока домой идёшь, вкус забылся. А дома пробуешь жену, а сравнить не с кем. Ну-ка, ну-ка, раздвигайте ножки, кралечки мои, пробовать вас буду по очереди, пока вы спите ангельским сном. Вообще не реагируют ни на что. Вот же пьянь несусветная. И как мне вас иметь? Да ладно, пристроюсь. А пока лягу я меж нми, делом займусь.
И нацеловался же я писечек, нализался, пока девки спали. И что пробило письки у них лизать. А хрен его знает. Наверное потому, что не покормили. Не дали съесть порцуху на новогоднем банкете. Потому и лизал их пирожки, вытягивал изнутри все соки. Пусть скажут спасибо, что не стал кусать. Они, пьянчужки, не чувствовали ничего. В другое время во время куни кончили бы по несколько раз, а тут лежат, что та чурка, из которой папа Карло выстрогал своего Буратино. А уж вылизал их, как у кота…Короче, нет у них того, что есть у кота. Блестят их писюльки, как мои хромачи на строевом смотре. Ещё с курсантских времён старшина вколотил мудрость в наши пустые головы: Умом ты можешь не блистать, но сапогом блестеть обязан. И драили сапоги так, что на танцах рассматривали на носках сапог цвет трусиков девушек, с которыми танцевали. Отражалось лучше, чем в зеркале. Старался, трудился, а девочки мои не реагировали даже на ласки клитора. В конце с помощью своего кулинарного шприца начинил их пирожки спермой, постаравшись поделить её поровну. Лежат, сопят, ротики приоткрыли. Губки пухленькие заманили слегка похулиганить. Головкой поводил меж ними. Не скажу, что обижен насчёт минета. Вовсе нет. И та, и другая в ответ на куни ласкает ротиком член. Ну так это когда они в здравом уме. А сейчас в отпаде. Втиснулся, вклинился между двух тел. С двух строн мягко. С двух сторон тепло. С двух сторон прикрывают от бабайки. Ну, девочки, что вы скажете утром, когда проснётесь? По крайней мере постараюсь, чтобы вы остались подругами. А мужика и поделить можно. Не война. Люди куском хлеба делятся. А тут чего жалеть? Неужто не сумею удовлетворить своих красотулек, симпомпулек? Ладно, спать пора. Утро вечера мудренее. Спите, девочки мои, спокойно.
2 221
Загрузка...
