День начался с большой неприятности. Старшая учительница нашей воспитательной школы подняла меня и поставила по центру класса:
— Сегодня, Егорова, твоим воспитанием займется сам директор. Я уже доложила ему о твоем вызывающем поведении. Он был взбешен и сказал, что неисправимых девочек не бывает, есть только те, которых мало пороли. И высказал желание взяться за тебя всерьез. В 16.00 ты должна быть у него в кабинете. Только не опаздывай. И не забудь захватить с собой свою плеточку.
«Да, Катька, не повезло тебе», «Покажешь вечером задницу», «Я думаю, что одной плеткой дело не обойдется», «Конечно, как минимум, розги пойдут в дело, а то и трость», — «утешали» меня на переменках одноклассницы.
Ровно в четыре часа с дурацкой черной плеткой в руках я постучала в приемную. В очереди к директору стояли две наши воспитательницы и еще один незнакомый мне человек.
— Куда? — сурово остановила меня секретарша.
— К директору.
— Зачем?
— Мне велели: Он велел: он хочет, — слова застряли у меня в горле.
— Ты что, говорить по-человечески не умеешь? — противная секретарша не имела ни капли сострадания.
— Я : на порку, — еле выдавила из себя.
— Ах, вот в чем дело, — хозяйка приемной саркастически улыбнулась. Будто она и вправду не понимала куда я и зачем, не понимала, для чего я держу в руках плетку. — Как фамилия?
Она подняла телефонную трубку: «Игорь Васильевич, к вам Екатерина Егорова. Желает получить наказание. Хорошо, я поняла». И обернулась ко мне: «Снимай юбку, трусы и давай их сюда. Чтобы не убежала. Становись в угол и жди. Здесь люди решают более важные вопросы, чем надрать какую-то глупую задницу».
Полуобнаженная, под внимательными взглядами чужих людей я вся вжалась в угол, стараясь быть менее заметной. Ужас, до чего стыдно! Совершенно не желая этого, я стала центром внимания.
— Да уж, если сам директор будет заниматься, значит, отбилась-таки девка от рук, — заметила одна из воспитательниц.
— Ну ничего, попа большая, можно воспитывать, — вторила ей коллега.
— А что это за синяки на ягодицах и бедрах? — вступил в разговор мужчина.
— Наверное, ремнем пороли, — тоном профессионала заметила одна из воспитательниц. — Дней пять назад. У нас ремень получают за плохое поведение: может, в спальне шумела или на урок опоздала.
Со мной они даже не общались, относились как к существу неодушевленному. Нестерпимо медленно тянулись минуты. Я переминалась с ноги на ногу, теребя в руках плетку, и ждала. И от наступления неизбежного чувствовала легкую тошноту. Нет, правду говорят, что ожидание порки — хуже самой порки. Хотя и порка тоже не сахар.
Зажужжал селектор: «Кто еще в приемной?»
— Василий Игнатьевич из котельной и эта, Егорова, скучает.
— Чтобы не скучала, всыпь ей десяток. На своем столе. Плетку она принесла?
— Принесла, Игорь Васильевич. Хорошо, Игорь Васильевич.
Секретаршу звали Леной. Это была стройная, вечно недовольная девушка лет 25-30, которая с большим злорадством относилась к мучением девушек в этом кабинете. И чем красивее была девушка, тем большее злорадство испытывала Лена. Егорова с ее невысокого роста, но очень женственным, округлым телом, детской, наивной мордашкой относилась именно этому типу.
— Слышала, что сказано? А ну-ка облокотись на стол и дай свою плетку!
Лена обычно водила девушек на порку. Почему-то держа их за ухо. Но чтобы она сама кого-то драла, я не слышала. Однако делать нечего, приказы директора не обсуждаются.
— Руки вперед, обхвати стол! — эта паршивая секретарша секла больнее, чем некоторые воспитательницы, с оттяжкой. За что, что я дергала ногами, получила от нее несколько раз по пяткам.
— Мне можно идти? — спросила я после экзекуции, потирая руками поротую задницу.
— Куда идти? — удивилась Лена. — А к директору на воспитательную беседу я пойду, что ли?
И опять ожидание в углу. Только плетка уже лежала на столе, а руки мне приказали держать над головой. Лена в отсутствии посетителей красила губы.
— Пусть зайдет, — опять подал голос селектор.
Я представилась, как положено: «Егорова Екатерина, 16 лет, три месяца в исправительной школе, нарушила режим, была наказана в приемной».
— В приемной было не наказание, а прелюдия, — шеф сидел за большим дубовым столом. — Учишься хорошо, знаешь, что означает слово прелюдия? Твоя плетка никуда не годится. А вот сейчас ты почувствуешь, что такое настоящее наказание. Подай мне вот эту красивую длинную розгу. И хорошо наклони ту часть тела, для которой она создана.
Драли меня в положении стоя. Я низко наклонилась и взялась руками ниже коленок. Сама, без напоминания. Шеф даже не стал делать замечаний, а сразу начал пороть. Специфический свист розги переходил в жуткую боль. Казалось, что розга разрывает кожу на части (конечно, это впечатление было обманчивым и я это знала: в школе до крови не секли никогда, только до образования четких и ярких полосок).
— Стой спокойно, Егорова, а то прыгаешь, как заяц, — несколько раз одергивал меня Игорь Васильевич, продолжая наносить удары. — Стой и думай о своем поведении.
Это означало, что порку я переношу хорошо. Вот если бы я осмелилась изменить позу, уклониться от ударов или упаси Боже закрыть зад руками, за это по школьным правилам мне могли назначить такое дополнительное наказание! И подумать страшно! Поэтому, превозмогая боль, я старательно подставляла свой бедный задик под новые удары, выпячивая попу как можно сильнее.
То, что меня перестали наказывать, я поняла, когда палец директора прошелся по моей щелке. Вниз-вверх, вниз-вверх, потом немного внутрь, пока не уперся в целку. Было очень непривычно чувствовать в себе палец, к тому же помимо твоей воли, к тому же практически незнакомого мужчины. «Стой смирно, Егорова, это осмотр», — приструнил меня Игорь Васильевич, когда я начала слишком активно двигать тазом.
Еще девки из класса говорили, что у меня там все очень видно, когда меня наклоняют. Больше, чем у других. Девки всегда хихикают, когда во время общего наказания наблюдают, как у меня влажнеют и набухают губки. Я знаю, что это стыдно, но ничего поделать не могу. Когда сечет женщина-воспитательница еще ничего, а вот когда приходится наклоняться перед мужчиной и он заходит сзади, я ничего не могу с собой поделать. Валька, длинная и худая, как доска, говорит, что я блядь. А я отвечаю, что, в отличие от некоторых, еще целка.
Игорь Васильевич вытер влажный палец об мои бедра и зашел спереди, упершись брюками в лицо. Я почувствовала, что там что-то шевелится и отвернула голову.
— Стань на колени, — велел шеф. — Егорова, ты разве не знаешь, что надо делать в такой ситуации?
Я знала, что некоторых наших девочек карают не только поркой. Иногда воспитатели уводили особо непослушных в свои кабинеты и оттуда девки выходили раскрасневшиеся и не очень твердой походкой. Что такое секс, я имела очень смутное представление. Зато часто слышала, как девки говорили в спальне «сосать», «взять в рот», «оттрахать», а тихоню Ирку все время дразнили, что ее «возьмут в три дырки».
Директор расстегнул свои брюки и я впервые в жизни увидела мужской член. Большой, толстый, красный, он вызывал одновременно и страх, и отвращение, и притягивал мой взгляд. Шеф развалился в своем кожаном кресле: «Ползи сюда, Егорова, будешь его целовать».
«Значит, мне будут давать в рот», — внезапно поняла я. Мне сразу же захотелось убежать. Но в приемной сидела мымра Лена, в кабинете сердитый директор, а на столе возле него лежала ужасная, секучая розга. Убегать было некуда, и я засеменила к шефу. Он по-хозяйски взял меня рукой за затылок и сказал: «Давай! И старайся!».
Я действительно старалась, выполняла все его команды: облизывала его большие отвисшие яйца, проводила язычком по стволу, а потом круговые движения по головке, брала за щеку, сосала, как леденец и даже пыталась взять глубок, до горла. Необходимый ему ритм шеф задавал, держа меня за уши, словно какую-нибудь собачонку. Когда предмет его гордости внезапно напрягся, а директор начал часто дышать, он резко оттолкнул меня: «Даже не ожидал, Егорова, что ты такая способная. На вид ведь дура дурой. Теперь бегом на диванчик и раздвинь пошире ножки».
Я не захотела. Во-первых, было обидно за «дуру», я ведь так старалась! Во-вторых, не хотелось, чтобы мне пробили целку. Я ею дорожила! Увидев, что я отрицательно замотала головой, шеф взял в руки розгу: «25 горячих за непослушание!». Теперь меня перегнули через спинку кресла и выдрали очень основательно. Затем велели вытереть слезы и опять подтолкнули к дивану. Я в ужасе отпрянула.
— Как хочешь, — улыбнулся Игорь Васильевич. — Опять 25!
Я реву, он ноль внимания. Поставил на колени на журнальный столик. Сиськами я опиралась на стол, руки держала вытянутыми. Сзади все, как на выставке. Он подошел, пощекотал пальцем. Стало приятно. Думаю: «А если сейчас вставит? Ну и пусть!». Но нет -боль я почувствовала совсем другого рода: острую, жгущую, на ягодицах.
— Раз ножки не раздвигаются, терпи!
— Раздвигаются, раздвигаются, только не бейте больше, очень больно! — я уже согласна на все.
— Ну что же ты? Все, что обещано, будет твое. Все 25 получишь до единого, а, может, и больше, — издевается надо мной. — Исполосую тебе задницу, как положено. Ведь ты дура, да? Из писюли разве что по ногам не течет, а она головой машет. Дура так и есть!
Действительно, всыпал все 25. И даже дал три дополнительных — по бедрам, очень сильно, «чтоб помнила долго!».
Слезаю, до попы дотронуться больно, а лезу на диванчик. Сама! Становлюсь рачком и жду.
— Стой, не торопись! — останавливает мое рвение шеф. — Постели сначала простынку, а то диван мне запачкаешь. К тому же, перед тем, как мужчина тебя отымеет, ему нужно пососать. Всегда! Поняла?
— Поняла, Игорь Васильевич, я буду стараться.
Сама подползаю, сама расстегиваю брюки, достаю немного подупавший член и язычком, язычком — нежно так, чтобы только не бил! Шеф смотрит сверху — сурово и требовательно, аж трясусь, так боюсь ошибиться, сделать ему что-то не так! Но его член стремительно увеличивается у меня во рту! Это значит, что все правильно. Поднимаю глаза и робко смотрю на него.
— После трепки у тебя еще нежнее получается. Хороший котенок! — гладит меня по голове, потом опять берет за уши и убыстряет темп. В первый раз я думала, что за уши — это унизительно для девушки! Во второй — радуюсь, что мое старание ему нравится, что сечь, вроде, больше не собирается. Вот как за неполных полчаса меняется психология женщины!
— Я люблю, когда девочка делает это долго, — у шефа явно улучшается настроение. Но у меня деревянеет язык и скулы. Видно, устала. Голова уже не поспевает за ушами. А он хочет ритма. Боже мой, он ищет розгу! Он ее нашел! Берет в руки: Нет, только не это! К счастью, розга больше не сечет. Он только легонько дотронулся ее концом до моей исполосованной попы — а я уже завертелась всем телом! Верчусь, как угорелая, темп сразу же вырос. Игорь Васильевич улыбается. Возможно, со стороны это выглядит смешно.
— Молодец, Егорова, ты отлично поддаешься дрессировке!
Неожиданно он освобождает мой ротик и, взяв рукой за затылок, другой показывает на диван: «Бегом туда!». Не знаю почему, но я поползла на четвереньках. Он рассмеялся и продолжал командовать. Раньше я не слышала таких команд, но откуда-то узнавал. Ах, из девчачьих разговоров в спальне, когда воспитатели выключат свет. «Ложись на спинку!», «Ножки шире!», «Еще шире, я сказал шире!», «Согни и подними колени, придержи их руками!». Какой стыд! И как болит задница! Ну, почему он смотрит так насмешливо?
— Потрогай себя там. Влажно?
Ну, конечно, же. Даже мокро. А сказать это не могу!
— Не слышу?! — шеф недоволен.
А я опять вижу в его руках розгу. Он замахивается и я отчетливо вижу — поза это позволяет — как прут опускается на мою беззащитную голую попку. Боль жутчайшая!
— Да-да-да, у меня там очень мокро, очень влажно! — ору во весь голос.
— Не так громко, Лену этот вопрос совершенно не интересует, — улыбается и устраивается между моих ножек. — Пальчик можешь вынимать. У меня для этой цели есть другой пальчик, ничем не хуже.
Чувствую, как в меня начинает вдвигаться что-то огромное. Больно становится, когда он упирается в мою перегородку. «А-а-а-а!», — вскрикиваю громко. Шеф отступает. Он не торопится, играет со мной, как кошка с мышкой. Надавит — и отпустит, надавит — и опять отпустит. Боль совершенно другого рода, не такая, как при порке — ноющая, тупая. Но очень сильная, когда он всем телом навалится. Я вся потею, от боли сжимаю кулачки, мотаю головой из стороны в сторону. Чувствую, как во мне что-то начинает рваться. Неужели? Скорее бы! Но нет, опять отпустил.
— Поиграйся, — заставляет гладить свои яйца. Мне не хочется, но боюсь ослушаться.
И опять надавливает! И опять не до конца! Настоящий садист! Попа жжет, внутри будто рана саднящая, а надо еще ему приятно делать. Ну, что за день такой паршивый?!
— Больно, Егорова?
— Очень! — уже не увиливаю от ответа. — Лишаться невинности всегда больно, хорошо, что это только один раз в жизни. И, я уверен, ты его запомнишь!
Резко выходит из меня. Что, все?
— Становись, как стояла, получая последнюю порцию!
Быстренько упираюсь на коленки и сиськи. Игорь Васильевич пальцами раздвигает мои половые губки и начинает вставлять сзади. Не знаю почему, но так мне еще больнее.
— Отсюда вид лучше, — слышу его голос. — Попка такая красивая! Расписал я тебя, Егорова, от души.
Несколько движений и — то ли шеф не рассчитал, то ли не смог больше сдерживаться — но он воткнул в меня полностью! Я почувствовала это даже не внутри, а по тому, как его волосы на лобке начали щекотать мою попу. А когда он прижимался к полосам на ягодицах, я опять чувствовала острую боль — словно бы меня опять начали пороть.
— Не стой, как труп, шевели задом, насаживайся на него, — шеф по-хозяйски похлопывал меня по бедрам. — Давай, давай!
Не могу сказать, что мне приятно, но стыд и боль, кажется, минули. Более того, мне, кажется, начинают нравиться эти рывки. «А скажи-ка, Егорова, — шеф крепко берет меня за бедра, — а что лучше: Он или розги?». Я понимаю, о чем речь, и, пытаясь сохранить равновесие, громко отвечаю: «Он».
— Это правильно, — улыбается Игорь Васильевич. — А теперь чуть поднимись и обопрись на ладони, а то третья дырочка обидится.
Шеф широко разводит в стороны мои ягодицы, а затем ловко помещает туда кончик своего указательного пальца.
— Пожалуйста, умоляю, только не в задницу! — поворачиваю голову и с надеждой смотрю в его глаза. Девчонки часто рассказывали, как это больно. — Пожалуйста, я не выдержу!
— Хорошо, хорошо. Не хочешь, так подай розгу!
«Опять розга?! Нет, только не это!» От одной мысли, что меня сейчас будут драть, становится не по себе. Начиная с сегодняшнего дня «розга» для меня какое-то волшебное слово.
— Давай, давай, Егорова! — хлопок ладонью по бедрам. — Как мы быстро соскучились по трепке! Вот твой прутик лежит, на столе. Неси, буду учить.
Быстро становлюсь, как мне велели, поворачиваю голову и опять жалобно смотрю на директора: «Игорь Васильевич, пожалуйста, не надо! Я не подумала. Давайте меня в попку — сильно-сильно! Я буду стараться!».
— Ладно, — улыбается шеф, — считай, что разжалобила.
Без излишних приготовлений прикладывает свою дубину к моей узенькой девственной попочке. Минута — и меня начинает разрывать на части. Какая боль! «Не дергайся, дуреха, расслабь живот — будет легче, — слышу голос сзади. — Стой спокойно и не ной! Еще все впереди: даже головка до конца не вошла, а он должен быть в тебе весь!»
Слезы сами брызнули из глаз. «И когда же этот ужас закончится?» — подумала.
— Неужели так больно? Тогда можешь считать, что я тебя наказываю. Ведь воспитательница просила взяться за тебя строго. И оголи свои грудки. Ведь я их так и не видел. Да-да, маечку вверх! И пусть себе болтаются, это красиво.
«Я опять чувствую задницей волосы на его лобке. Это значит, что он вошел весь! И сколько мне еще терпеть?»
Оказалось, недолго. Внезапно шеф напрягся, до боли крепко схватил меня за бедра — так же внезапно обмяк. Ну, вот и все, он садится на диван.
— Подай мне воды, Егорова, и стань на колени. Спасибо. А теперь повернись. Жжет попа? — директор проводит пальцами по моим ягодицам. — Вижу, что жжет. А знаешь почему? Потому что ты дурочка. У меня ведь в этом кабинете почти все твои подружки побывали. Кто один раз, кто больше. Большинство из них сами соглашались. Некоторых приходилось пугать, некоторых пороть. Но чтобы для улучшения работы мозгов требовались две порции по 25, да еще десять плеток от Ленки — это впервые.
Когда в следующий раз вызову, будешь умнее? Ну, я так и думал. Бери салфетки и марш в угол. Постой, пока из попки вытечет все лишнее. Оденешься в приемной и можешь быть свободной. Но учти, что я буду регулярно контролировать твое поведение. Трусы я, правда, одела с большим трудом — попа вся вспухла, ходить было трудно, а сидеть вообще невозможно. К тому же вскоре трусы пришлось снимать опять — показывать воспитательнице свой поротый зад. «Ну, что же, Егорова, получила ты отменно!» — решила она и постановила, что как минимум ближайшие сутки я буду ходить с обнаженным низом. Являя для других воспитанниц живой пример наказанного порока.
Подобная мера влияния на нарушительниц в нашей школе практиковалась, но впервые я ощутила ее на себе. Как это было ужасно! В классе, в спальне, в коридоре, в столовой я непременно становилась центром внимания. «Сам директор порол!» — слышала я за своей спиной и думала: «Хорошо, что они не знают, что он еще делал со мной!».
Во время общего ужина воспитательница подняла меня с места, заставила стать на табуретку и еще раз обратила взгляды присутствующих : «Закончив есть, каждая должна подойти к этой девочке и воочию убедиться, какие следы оставляет директорская розга. Учащаяся Егорова получила наказание за то, что опаздывала и плохо выполняла хозяйственную работу. Теперь о каждом ее проступке будет немедленно доложено директору и она опять будет получать порку. На ее месте может оказаться каждая из вас. А наиболее реальные шансы имеют Карташова и Соколовская».
В туалете две девочки из «стареньких» схватили меня за руки: «Колись, соплячка, компостировал тебя шеф?». Так как я молчала, одна из девок закинула меня себе на спину, так что я потеряла опору под ногами, а вторая задвинула в щелку палец. «Хоть трактором заезжай!» — заржала она. Я лягнула ее ногой — от боли и обиды. Вдвоем они бросили меня на пол. На шум заглянула воспитательница, и все трое немедленно были перепроважены в ее кабинет. Здесь мы написали объяснительные, после чего каждая получила по 25 горячих плеткой, облокотившись на стол. Девкам ничего, а я выла белугой, им даже пришлось меня держать. «Извини, Егорова, но твоя объяснительная утром ляжет на стол директора», — сказала воспитательница, по-моему, даже жалея меня.
Спать я не могла, хотя и лежала на животе. На уроках мне было тяжело сидеть, но зато преподаватели часто вызывали меня к доске. Когда я поворачивалась к сидящим своей исполосованной задницей, класс неизменно начинал хихикать. Даже высеченные вчера одноклассницы, которым разрешили ходить в юбках, не проявляли ни тени сострадания.
Но больше всего я боялась, что мою объяснительную покажут шефу. Хотя, конечно же, надеялась, что он разберется, накажет виновных, а меня простит. Но на предпоследнем уроке в класс, улыбаясь, вошла секретарша Лена. «Егорова, ровно в 13.00 к директору, — объявила она и по-особому растягивая буквы добавила, — б-е-з т-р-у-с-о-в!». Все краски мира для меня померкли. «Видать у тебя и вправду черная полоса в жизни», — сочувственно улыбнулась учительница. «Да, и красная полоса на попе, — добавила подлиза Анька. — И даже не одна полоса, а много».
Учитель химии, противный похотливый старик, назначил меня дежурной. Когда все ушли, заставил мыть полы и, низко нагибаясь, руками собирать мусор возле его стола. Сам же похлопывал меня по заднице, лез пальцами куда ему не надо (а попробуй не послушайся, розги-то вот они — в углу стоят!) и поторапливал: «Шеф ждать не любит!». Неудивительно, что в кабинет директора я, запыхавшаяся, с голым задком и передком, вошла, когда электронные часы над входной дверью показывали 13.02. Подлая Лена сняла телефонную трубку и доложила: «Игорь Васильевич, Егорова опоздала».
На этот раз аудиенции я ожидала стоя на коленях. В приемной никого не было, секретарша пила чай и вела со мной задушевную беседу.
— Хочешь расскажу, что тебя там ждет? — она кивнула на дверь в кабинет директора. Она явно наслаждалась моим беспомощным положением. — Тебя будут сечь прыгалками. Я их специально искала. Видать, хочет шеф пробрать тебя получше. И правильно! Не будь дурой — не попадайся так часто. Прыгалками ведь знаешь, как больно? Ничего, скоро узнаешь. Я то слышала, как девки орут, когда их прыгалками обрабатывают. Как сумасшедшие! К тому же шеф сегодня не в духе. Одну только что драл — может, встретились? Ракетой отсюда убегала, когда отпустили. Только попкой выдранной светила.
Ленка прихлебнула чаю и откинулась на кресле: «Ты представляешь, так визжала, что шеф не мог ее драть нормально. Меня вызвал, велел принести ее трусики и заткнуть ротик, чтобы успокоить. Я когда увидела это, сразу о тебе подумала — бедная Егорова, у нее вот какие полоски еще остались, и рубцы — ого! А по ним еще и прыгалками! И за опоздание добавят, кстати. Каково — после всего еще и розгой за опоздание? А придется потерпеть — никуда, ведь, не денешься. Как бы тебе больно не было — подставишь задницу и будешь терпеть. Школа ведь исправительная! Зато выйдешь отсюда шелковой, слушаться будешь с первого раза. И работу горничной легко найдешь — покорные девочки хозяевам нравятся».
Ее жуткий монолог прервал селектор. «Пусть заходит!» — коротко бросил директор.
Порог его кабинета я переступала, будучи на грани истерики. Игорь Васильевич сразу же велел стать на колени и начала читать нотацию. Главная моя ошибка состояла в том, что я пыталась защитить себя. Вместо того, чтобы потерпеть, а потом пожаловаться воспитательнице или ему лично. За самовольничание велел подать ему прыгалки.
Визжать я начала еще до того, как он меня ударил. Наклонилась и начала пищать. До того напугала меня своими рассказами бессовестная Лена.
— Что за цирк? — насупил брови директор. Он велел раздеться догола, покрутил, пощупал. Затем положил к себе на колени, немного поигрался моими грудками, «приятные у тебя сиськи, Егорова, небольшие, но тверденькие. Хорошо в руку ложатся. Да и сосочек замечательный. Вот как набухает». Другой рукой пощекотал между ножек, резко ввел палец внутрь, я сжала ляжки. «Разве больно? Не может такого быть! Вчера с тебя сделали полноценную женщину. Так что вставлять в тебя можно без ограничений. А вскоре от этого тебе должно быть приятно». Он начала ворочать во мне пальцем: «Писька у тебя хорошая, маленькая, но эластичная. Она вчера не пострадала. Зато попка получила по полной программе. А сейчас будет добавка».
Игорь Васильевич вынул из меня палец, предупредил, чтобы не сильно ерзала и не испортила его костюм. Затем крепко надавил левой рукой мне на шею, чтобы сильнее прогнулась и выпятила то место, для которого готовились прыгалки. Еще раз уточнив, знаю ли я, за что буду наказана, начал пороть. Боль действительно была ужасная. Складывалось впечатление, что в меня впился миллиард иголок. Я сразу же забыла, что не стоит слишком сильно дергаться и верещать. И мгновенно было сброшена с колен — «Марш в приемную, попроси у моей секретарши кляпик для своего противного ротика».
Лену удивило, что я вышла совсем голая, даже без лифчика. «Видать обширная программа намечается», — брезгливо поморщила носик злая брюнетка. Затем вынула из шкафа помятые, влажные женские трусы: «Твоя предшественница оставила. Извини, что не новые, она уже ими вытирала слезы, сопли и, может, что-то еще». Одной рукой она сильно сжала мне нос, а другой резко нажала на скулы. Когда я открыла рот, чтобы глотнуть воздуха, Лена проворно воткнула мне в рот эти трусы. Меня едва не стошнило: во-первых, девушка действовала очень грубо, а во-вторых, белье источало запах выделений другой женщины и еще чего-то мускусного, вроде похожего на то, что нюхала я вчера, расстегивая ширинку директора.
— Нет своих — носи чужие, — саркастически улыбнулась Лена и втолкнула меня обратно в кабинет. Шеф без лишних разговоров указал пальцем на свои колени.
На этот раз обошлось без щупанья. Шеф просто заставил хорошо прогнуться и начал драть. Я задыхалась от боли, но уже молча. Зато мельтешила ногами и постоянно сползала на пол. После каждых двух-трех ударов меня заставляли подниматься и опять хорошенько выпячивать попу. Игорь Васильевич гладил меня по голове, тискал сиськи, слюнявил сосок, а другой рукой безжалостно драл. И при этом читал нотации: что порка — это лучший способ воспитания покорности и послушания у женщины; что в молодом возрасте, как у меня, телесные наказания особенно полезны — они сразу формируют правильные жизненные стереотипы; что очень плохо, ведь родители мной не занимались и до 16 лет я не нюхала розги, но ничего — он, то есть Игорь Васильевич, быстро восполнит этот пробел и сделает из меня человека.
Закончил взбучку он так же неожиданно, как и начал. Велел встать, наклониться и начал изучать новые следы на моей заднице — поставленные его умелой рукой. Спустя мгновенье я поняла, что его интересует не только иссеченная попа.
— Ты очень похотливая девка, Егорова. Если не взять тебя в руки, вырастешь в настоящую блядь. Вот планировал — посеку тебя, сколько надо, и выгоню. А ты как начнешь вилять своим аппаратом и подставлять дырочки: Ну, ладно, сейчас возьмусь. В прошлый раз мы начинали с ротика и закончили попкой, да? Сейчас будет наоборот. Тем более ротик у тебя занятый. Становись-ка рачком на этот столик, я воткну тебе в задницу.
На этот раз он чем смазал мой верхний вход. Было тоже больно, но более-менее терпимо. Правда, мне уже строго приказали подмахивать: «Шевели задницей, не стой, как истукан!»
Особенное неудобство доставляли чужие трусы у меня во рту. Однако вынуть их я не смела. Спустя некоторое время он сделал это сам — прекратил сношать меня, развернул к себе передом и медленно-медленно вытащил их изо рта.
— Пришло время поменять кляп, с искусственного на настоящий, — он намотал мои волосы себе на руку и начал водить членом по моим губам. Я зажмурила глаза и начала судорожно вдыхать воздух.
— Понюхай-понюхай. Вот так пахнет твоя задница, — улыбнулся директор и приказал работать язычком. — Неприятно? Пустяки, немного полижешь, запах пройдет. Старайся, я намерен покормить тебя.
Устав стоять, он сел на диван и поманил меня пальцем: «Давай-давай, вспоминай, как вчера учил. Девка, если она не совсем дура, должна уметь хорошо сосать. В противном случае у нее постоянно будет чесаться попа. И муж такую дуру дома не потерпит, выгонит взашей. А куда ты пойдешь? На улицу или на панель? А какая панель, если сосать не умееншь?». И весело рассмеялся, довольный своей шуткой.
— Так, а теперь за щечку. Вот видишь, получается немного. Ротиком работать, это не то, что рачком стать и письку свою подставить — пусть мужчина работает! Здесь стараться надо и не лениться. А ты, как муха полудохлая. Наверное, помогу тебе.
Как и следовало ожидать, темп он задавал прыгалками. Прекрасно попадая и по попе, и по ляжкам, и даже по моей открытой писюльке. От каждого удара я дергалась вперед, еще глубже захватывая в рот его член. Игорь Васильевич смеялся: «Хорошая штука — порка. Правда, Егорова? Можешь не отвечать, я и так вижу, что ты согласна».
Может ли быть что-то более унизительное для женщины, чем когда она сосет у мужчины, получая за это порку? Но так я думаю сегодня. А тогда в голове носилась только одна мысль — хорошо ли я делаю свою работу, понравится ли Ему, не будет ли больше драть?
В этот момент я впервые увидела мужской оргазм: его ствол напрягся и из него ударила белая струя. «В р-о-о-о-о-т! — диким голосом прорычал директор, крепко схватив меня за уши. — Соси все!». Вместо того, чтобы делать сосательные движения, я открыла рот. Половина порции его жидкости попала мне на грудь и на брюки директора. Сначала он довольно улыбнулся, похлопал меня ладонью по щеке, но когда увидел это безобразие, сказал, что еще не раз будет делать мне больно. От приговора меня не спасло даже то, что я сама, без напоминания, стала слизывать с белые капли с его брюк. Я отлично видела, что шеф мной недоволен.
Буду рад пообщаться с читателями, которым понравился (не понравился) рассказ. А также буду ждать любого письма от единомышленника. Может у кого-то есть собственное мнение — как вы считаете, что должно произойти с Катей дальше?
6 586
Загрузка...
