Я нашел свою девочку в банальном притоне, претензиционно именуемом «элитным салоном». Много позже, после нашего с ней разрыва, я столько раз прокручивал в голове нашу встречу, что и сейчас помню ее во всех подробностях, вплоть до деталей интерьера той обители наслаждения.
В тот день меня побудило изменить привычный маршрут с работы домой то обстоятельство, что, как я узнал, в салоне, куда я нередко заглядывал, появилось несколько «новеньких» девочек, что совпало с моим желанием расслабиться после напряженного дня.
Все было как обычно. Та же гостиная меблировка: вкруг журнального столика обитые кожей диванчики и массивное кресло во главе. Те же кошачья грация томной администраторши и плавное движение ее руки, привычно подавшей чашку кофе. Та же хрипотца Джо Коккера из динамиков — видимо, им исчерпывались представления администраторши о подобающей музыке для моего контингента (вероятно, я считался навроде нежадного на чаевые, без особых фантазий «постоянником»). Те же длинноволосые нимфы, все как одна в массивных стриптизных туфлях, экстравагантном белье, сквозь которое просвечивали юные прелести соблазнительниц; то же щебетанье на общие темы, продажный грудной смех, все те же ужимки и навязчивый вопрос-ожидание в глазах у каждой: «ну что, пойдем?»
Я устало прикрыл глаза. Нет, я давно не комплексую насчет платной любви. В конце концов, что в наше время не продается? — каждый зарабатывает очки чем умеет. И все же эта внешне разнообразная масса брюнеток, блондинок, мулаток, рыжеволосых бестий по сути была одно. Мне представилось женское лоно, похотливо набухшее от соков желания, готовое поглотить, утопить в себе, засосать в бездонную глубь подобно слизкому болоту.
Стряхнув руку одной из озорниц с ширинки, я собрался было уходить. Как вдруг администраторша открывает дверь и в гостиную поочереди заходит несколько девушек, так что остальным, несмотря на просторное помещение, приходится потесниться. Первых две меня не особенно заинтересовали; увидев третью, я уже засомневался, стоит ли все-таки уходить не разрядившись. Но четвертая… это был эффект молнии… разорвавшейся бомбы… нет, даже эти сравнения меркнут по сравнению с эффектом появления последней из них.
Позже мне пришел в голову вопрос: почему же она? Именно она, среди всех этих длинноногих моделей? Разгадка оказалась проста: все дело было в контрасте.
Она была одна естественная, живая среди всех этих разряженных искусственных кукол. Возможно, встреть ее в тех же простых джинсах и топике где-нибудь на улице, я не обратил бы на нее особенного внимания, учитывая ее невысокий рост и скорее симпатичность, нежели красоту. Но тогда она выглядела воплощением девичьей грации, невинности и чистоты. Все, решительно все выделяло ее на фоне разбитных товарок: нежная белизна кожи; пышные каштановые волосы; робость пугливой лани; изогнутая дуга черных бровей; естественный румянец и блеск влажных губ; но главное — это были ее глаза. Темно-карие, выразительные глаза с густыми длинными ресницами.
— Эмма, — представилась она и посмотрела на меня — смело, с вызовом гордости и достоинством добродетели. И, утонув в этой бездне, я пытался понять, что я искал в этом омуте.
— Эмма, — насмешливо повторил я. — Эмма Бовари, стало быть?
М-да, — подумал я тогда. — Интересное это совпадение — имя жены, сделавшей мужа рогоносцем, и взгляд десадовской Жюстины… И тут же, не задумываясь, принял эти две ассоциации за знак свыше.
Однако, прежде чем продолжить повествование, позволю себе перенестись на энное время назад в то время, когда я был еще неопытным юнцом, который не мог отличить обычную б… от порядочной женщины. Ее звали Лариса, она была старше меня и, само собой, много более искушенной в амурных делах.
Я был обычный ослепленный болван, который наивно считал ниже своего достоинства приставать с допросами к любимой женщине, возвращавшейся частенько заполночь. Я считал оскорбительным думать о ней дурно даже тогда, когда она возвращалась нетрезвая, в странном возбуждении, с блестящими от похоти глазами, в потрепанном виде, — да и вся как будто порядком помятая. Одним словом: я любил, и подобно всем лопоухим болванам, доверял ей во всем. Однако эта безмятежная пора моей юности закончилась в тот день, когда она пришла пьяная только под утро.
Как я помню тот день! Всю ночь я не мог заснуть, и одна картинка вырисовывалась в моем мозгу. Вырисовывалась всякий раз, когда я, представляя нагое тело своей любовницы, медленно раздвигающей передо мной свои в вечных откуда-то синяках ножки, произносящей с характерной хрипотцой «вые… меня, милый», уже готов был извергнуть поток горячей спермы. И именно в этот кульминационный момент мне представлялось, что между ее ножек, между ее б… дских ножек, с «бугорка Венеры», оазиса моего наслаждения, стекает чужая сперма.
Мне тут же становилось тошно, я брезгливо убирал руку прочь. А потом все начиналось сначала, это наваждение, интригующее своим гнусным смыслом. Интригующее оттого, что этот смысл должен был убить всякое желание, — он же, напротив, делал образ тела любимой, оскверненной чужим семенем, более желанным, чем обычно… И это было такое странное, необычное и унизительное открытие для меня.
Тем утром она зашла в квартиру чуть слышно. Осторожный скрежет открывающегося замка. Скользящие по паркету шаги. Звук расстегивающейся молнии ее сапог. Тихое журчание воды в умывальнике ванной. Вот она, словно преступница, крадется к кровати — к нашей кровати, где мы делили ночи, много бессонных ночей. Вот она виновато, робко натягивает краешек одеяла на себя, боясь ненароком задеть меня, чтобы не вызвать излишних вопросов. Лежит неподвижно на краешке кровати, — видимо, прислушиваясь к моему дыханию. Наконец, ее рука медленно, словно в замедленной съемке, продвигается к моему стволу, вот-вот готовому выстрелить, и обхватывает его уверенной хваткой. Смутное сомнение посещает мою изменницу:
— Не спишь?
Лора срывает одеяло и, подползая к вздымавшемуся члену, осторожно насаживается на кол. Наконец, поворачиваю лицо к ней и вижу — вижу ее вызывающе-б… ское выражение лица, нетрезвый взгляд с поволокой. Вижу ее словно в первый раз — и каждый изгиб, каждая выпуклость ее тела, каждое новое движение ее бедер открывают мне торжество ее порока. Нет, нет, все не то… Просто я вдруг увидел лицо шлюхи вместо лица любимой женщины, — и тогда в один момент во мне все перевернулось, я осознал всю комичную пошлость ситуации так ясно, как никогда. Это был всего лишь миг отчаянья перед лицом голой правды в глазах бесстыжей шлюхи, — и этот миг перевернул иллюзорный мирок двадцатилетнего юнца, рассыпавшийся, как карточный домик…
— Где ты была? — мой собственный голос, прозвучавший в тишине, показался мне изменившимся и чужим.
— Милый, я у подружки задержалась, — помедлив, ответила она, и ответ ее прозвучал как-то натянуто и по-б… ски приторно-слащаво. И в то же время я еще осознавал власть ее голоса — низкого, грудного с хрипотцой голоса — от одного которого у меня уже вставал.
— Где ты была, шлюха? — спросил я громче, быть может, громче, чем ожидал. Лора, виновато отвернувшись в сторону, пряча испуганные глаза с размазанной под ними косметикой, стала двигаться на мне быстрее. (Видимо, желая отвлечь внимание и задобрить, подумал )
— Что, облажалась, сука? — усмехнувшись, я сбросил ее с себя, перевернув на спину. А потом, сдавив одной рукой ее кисти рук, другой, неожиданно для себя, ударил ее по лицу.
— А-а, что ты делаешь? Не смей трогать меня, — захныкала Лора.
— А, так тебя не оскорбляют эти слова? — отметил я, поставив подругу в колено-локтевую позицию.
Лора молчала.
— Значит, ты шлюха? Да? — спросил я, раздвигая ей ляжки. — Отвечай.
— Да, — неожиданно для себя услышал я ее с придыханием тихий голос.
— Значит, ты б… ? Да? — спросил, вставляя в ее задний проход вздымавшийся член.
— Я? А-а-а… — закричала-застонала она. — Да.
— Что «да»? Кто ты? — спросил я, все глубже засаживая член в роскошный зад моей вероломной предательницы.
— Шлюха.
— Не так, — ударил я ее по ягодицам. — Повторяй за мной — «я — шлюха».
— Я шлюха…
— Сука.
— Я сука-а-а…
— Отлично, детка, — схватил я за волосы свою б… — Я так вижу, ты способная девочка. У тебя еще есть шанс заслужить мое расположение. Что ж, поехали дальше.
Освободив задницу любовницы от своего инструмента, я поднял с пола свой ремень и одной рукой сжал запястья своей милашки.
— Итак, повторим урок. Будешь повторять за мной, но с бОльшим выражением, с чувством. Усвоила?
— Да…
— Господин.
— Да, Господин.
Лора покорно повторяла за мной эпитеты в свой адрес, получая за каждое слово ремнем по п… де. Ноги ее, по моему указанию, должны были все время быть широко раздвинуты, а спина прогнувшейся, чтобы порочное лоно было постоянно готово к очередному удару.
Затем, когда мы закрепили урок, я связал запястья Лоры ремнем и, перевернув ее лицом ко мне, приказал оставить ляжки широко раскрытыми.
— Отвечай: ты изменяла мне? — дал я подруге шанс спасти свою репутацию.
— Я… я не хотела, — ответила та дрожащим голосом, повернув ко мне лицо с растекшейся по щекам тушью.
Я ударил сучку кулаком в глаз, отчего та завизжала.
— Молчать, сука. Не выводи меня из себя. Короче, твоя задача все время смотреть мне в глаза и улыбаться. Я не слышу ответа, — отвесив ей оплеуху, произнес я.
— Да, да, хорошо, Господин.
О, это было такое необычное удовольствие для меня, тогда еще желторотого юнца — ударить женщину, оскорбить ее, унизить и увидеть в ее глазах страх и почтение! Ее, тридцатилетней, считавшей меня до того злопамятного для нее дня «хорошим мальчиком».
И вот она смотрела на меня своими блестящими от слез глазами на помятом лице, силилась улыбаться, и улыбка ее слегка порадовала меня своей униженно-заискивающей беззащитностью.
— Смотри мне в глаза, сука, — повторил я и начал вставлять пальцы, один за другим, в ее промежность. Через какое-то время все пять были во влагалище.
— О-о-о, — застонала Лора.
Тогда я, как «хороший мальчик», сжал пальцы в кулак и, зажимая другой рукой рот своей телочке, стал е… ть ее дырку кулаком. Бедняжка мычала, стонала, пыталась брыкаться, но в конце концов сдалась и, судорожно подавшись бедрами навстречу моей руке, кончила.
Затем я нашел пустую бутылку из-под пива с удлиненным горлышком и уже начал сверять ее диаметр с окружностью раскрытой щели своей б… ди. Поняв мои намерения, Лора пыталась сбросить меня с себя, и тогда я, пригрозив вые… ть разбитой бутылкой и прижечь «бычком» ее сокровище, приказал насаживаться, оскорбляя саму себя вслух.
Я вставлял и высовывал, вращал, крутил бутылку в ее влагалище, в то время как сучка, покорно устремляя бедра ей навстречу, шептала своим б… ким с хрипотцой голосом:
— Я сука… б… проститутка…
Тут я отвесил ей пощечину:
— Улыбаться!
— Да, Господин! Да, отъе… меня как последнюю шлюху… о-о-о… нет!… да… я дырка… я твоя дырка… е… меня куда захочешь, я вся твоя, мой Господин… А-а-а, — закричала она, наконец, кончив, извиваясь всем телом, и в ее глазах я увидел боль и экстаз.
Не давая сучке передышки, я поставил ее на пол на колени.
— Проси прощения, шлюха.
Пока Лора умоляла простить ее, я мастурбировал напротив ее б… ского лица. Наконец, я кончил, и фонтан выпущенного залпа залил сучке все лицо. Вытерев сперму ладонью, я снисходительно «позволил» своей опущенной б… ди слизать сей драгоценный нектар, а затем приказал вылизать мои вспотевшие от трудов ступни.
И тогда, взяв изменницу пятью за гриву, я потащил ее, раздетую, ползущую на четырех, к двери и, выставив за порог, дал пинка со словами:
— А теперь пошла нах… , б… дина.
Затем, продержав свою неверную любовницу, беспрестанно звонившую и барабанившую в дверь, голой на лестничной клетке, пока я смачно затягивался сигаретой, блаженно растянувшись в постели и почесывая за ухом под звуки «The Road To Hell», в конце концов я выбросил одежду к ее ногам.
Больше я Лору не видел.
… В общем, тот день был переломным в моей жизни. Потому что того «хорошего мальчика», искавшего в женщине образ матери, не стало. Отныне все женщины стали для меня на одно лицо. Но, разуверившись в женщинах, я стал искать — как ни странно — такую же шлюху. И этой моей новой шлюхой стала Оля.
Я нашел ее просто: дал объявление в газете — «женюсь на проститутке». Конечно, я пошел на этот эксцентричный шаг не сразу, — где-то через три-четыре года после того, как я выгнал Лору. Я е… л скромниц, девственниц, развратных женщин, не находя между ними какой-либо особой разницы. А потом однажды понял, что Лора, не сказав мне ни слова упрека, отомстила в тысячу раз сильней: после нее меня не заводили иные женщины, кроме коварных изменниц — шлюх из шлюх, делавших мужей рогоносцами с присущей им легкостью в этом вопросе. Это стало для меня проклятием, наваждением, — но именно ощущение, что мою женщину до меня только что имел другой, вызывало во мне безумное желание. Желание, связанное, однако ж, с другим, не менее сладострастным удовольствием — наказать ее, унизить, оскорбить ее и овладеть ею грубо и жестоко, принуждая ублажать меня и выполнять ВСЕ мои прихоти.
Я действительно женился на Оле. И первую брачную ночь провел, ожидая возвращения невесты с «работы», не находя себе места в невыносимом возбуждении от одного ощущения себя мужем-рогоносцем. Что я могу сказать?… Когда блудная жена моя вернулась, я, уже успев кончить пару раз до ее прихода, имел ее привязанной к спинке кровати, выпытывая у нее подробности первой измены, — имел ее как последнюю шлюху, каковой она, впрочем, и являлась.
Через какое-то время я уже сгорал от желания самому присутствовать при том, как моя жена обслуживает клиентов. С этой целью я установил в квартире скрытую камеру и уговорил жену принимать клиентов дома.
— Твое присутствие их будет смущать, — нашла отговорку она вначале.
— Я могу тихо сидеть на кухне.
— Это будет напрягать меня.
— Ну так отправляй меня прогуляться перед их приходом, — нашелся я.
О, как я помню тот первый раз, когда жена, притворно-грустно закатывая блудливые свои глазки, сказала:
— Дорогой, сегодня ночью у меня клиент. Сходи куда-нибудь прогуляйся, о`кей?
И как я помню то дрожащее нетерпение, с которым я, отправив жену в магазин, нажал кнопку воспроизведения. Мою жену в моем собственном доме имеет другой мужик, моя женушка отсасывает у него, глотает его сперму, подставляется, подмахивает — в то время как я, законный супруг, лопух-рогоносец, выставлен вон!
Надо отдать Ольге должное — хоть она и была прирожденной шлюхой, но ни помыкать собой, ни особо жестоко наказывать себя не позволяла. Это была властная натура и, пожалуй, это была первая моя б… , перед которой я преклонялся! Хотя бы потому, что кое в чем она понимала меня.
Как-то она сказала:
— Мне нравится твой друг Алексей. Я хочу, чтобы он вые… л меня при тебе.
От этих слов у меня перехватило дыханье. Такое я не мог даже представить, это было унижение, о котором я мог только мечтать! Но как это устроить? Наконец, я придумал. Пригласил друга в гости. Распили бутылку коньяка на троих. И я предложил:
— А не включить ли нам порнуху?
Жена и друг поддержали это предложение. Однако надо было видеть, как отвисла челюсть у Алексея, когда он увидел, К Т О была главная героиня фильма! Моя жена ублажала ртом и попочкой сразу двух мужиков! И как она стонала, кричала, мычала, извиваясь при этом! Признаюсь, я намеренно поставил видео с этого выигрышного для нее момента.
Дальше все пошло как по маслу. Жена послала меня принести еще бутылку и что-нибудь на закуску. Когда я вернулся, то увидел их нагие переплетенные тела.
— Что встал как истукан? — прикрикнула жена из-под Алексей. — Обслуживай!
Я налил им еще по рюмке и принес коньяк вместе с закуской на подносе.
— Опустись на колени и подай, — скомандовала жена. — Или мы вставать с постели должны?!
Я встал на колени и протянул поднос.
— Ну что ты протягиваешь?! — Оля оторвала свои пухлые созданные для сосания губки от ствола моего друга. — Не видишь, что ли, мы еще заняты? Подожди. — И продолжила прерванный процесс смачного отсасывания. Однако Алексей, при всем старательном угождении моей шлюхи жены, кончить не мог.
— Я знаю, в чем дело, — наконец догадалась Оля. — Дорогой лопушок, убери-ка пока поднос и иди к нам.
Я так и сделал, и то, что произошло потом, превзошло все мои ожидания. Я наивно полагал, что мне будет разрешено е… ть жену после моего друга… Что могу сказать по этому поводу? — Я был просто болван, раз мог так недооценивать свою распутную жену.
— Муженек, подставь-ка свой ротик, Леша хочет кончить.
.. И ствол моего друга, весь в соках моей жены, уже у меня во рту.
— Леша, да научи ты этого лопуха заглатывать как следует.
То ли Алексей был сильно пьян, то ли он давно мечтал об этом, но за дело он взялся рьяно, засаживая мне то за щетку, то в глотку по самые яйца.
Так я стал х… сосом любовника своей жены.
После, когда сперма Алексея уже переваривалась моим непривыкшим к таким изысканным блюдам желудком, жена приказала мне прислуживать им, пока они отдыхают от секса. И, выпив и закусив, они вновь принялись за дело. Оля то заставляла в процессе вылизывать им ноги, то придерживать ее ножки во время их совокупления, то слизывать сперму с ее лобка. После Алексей имел анально поочередно то жену, то меня.
— Лопушок, подмахивай лучше, — смеялась моя жена. И я, я подмахивал…
После Алексей начал чаще бывать у нас, избегая, однако ж, моего участия. Так что мне оставалось лишь сидя на кухне готовить им кофе и, вслушиваясь в их нарочито громкие стоны, мастурбировать в одиночестве.
Это продолжалось недели две-три, пока однажды я, вернувшись с работы, не обнаружил записку: «Лопушок, я ухожу к Алексею. Если найдешь что-нибудь из моих вещей, принеси. Целую, Оля».
Что ж, это была пощечина, достойная такого болвана, каким я был. Опасаясь огласки тех отношений, я переехал в другой город и, завязав с женщинами, направил свои усилия на карьеру. Лишь изредка я заходил к проституткам, чтобы сбросить спермотоксикоз. Но года через два я понял, что готов к более-менее постоянным отношениям.
… Так что же с Эммой? Как я сказал ранее, при встрече с ней у меня возникли две ассоциации; а в плане ассоциаций я фаталист. Эмма Бовари, сделавшая мужа рогоносцем. И Жюстина — добродетель, созданная для того, чтобы быть попранной.
— Эмма, — произнес я, положив деньги на стол.
Когда мы зашли в «апартаменты», Эмма начала стеснительно снимать с себя топик.
— Не нужно, — остановил я девицу. — Я заплатил не за это. Сейчас мне было бы малоинтересно просто развлечься, это было бы слишком банально.
— А… чего же Вы хотите?
— Просто поговорить. Ты принесешь бутылку вина из бара и мы просто пообщаемся.
— Как, всю ночь?!
— А почему бы и нет?
… Эмма выросла без отца. Это ее настоящее имя. Как я и предполагал, ее мать была романтической провинциальной барышней, бросившейся в омут страсти — благодаря чему блудное сие дитя и появилось на свет. Такая же участь постигла и Эмму. Девчонка уговорила мать переехать в Москву. Поступила на вечерний, параллельно работала секретарем. В общем, все шло прекрасно, пока к шефу не начал наведываться его партнер по бизнесу, запавший на юную прелестницу. Получив отпор своим домогательствам, тот старался унизить ее при каждом удобном случае. Последней каплей для Эммы стало, когда приятель шефа приказал ей сделать нечто (Эмма детали этого момента опустила), что не входило в круг ее обязанностей.
— Служить бы рад, прислуживаться тошно, — ответила гордая сибирячка и на следующий же день была уволена.
Вскоре ее мать положили в больницу c запущенной стадией рака. Девушка наняла на последние деньги ребенку няню и стала искать другую работу, однако поиски ее оказались безуспешными — благодаря отсутствию регистрации и нелицеприятной записи в трудовой. Положение становилось катастрофичным: матери срочно были нужны дорогие лекарства, няне — платить за следующий месяц, — и это не говоря о плате за аренду квартиры.
Так Эмма очутилась в этой обители разврата.
Что я могу здесь добавить? Я не особенно верил слезливым историям продажных девиц, рассказанным в надежде, сыграв на жалости, получить неслабые чаевые. Однако волнение Эммы было убедительней, чем любые доказательства. И все же, господа, не сочтите за благородный порыв то, что было вызвано одним желанием — поймать рыбку на крючок. Я всего лишь пожелал иметь рабыню, которая считала бы за счастье служить мне. Доверие, признательность, зависимость, благодарность и любовь, которую я надеялся разбудить в своей не ведающей того жертве — вот пять мотивов, которые позволили бы мне осуществить свое желание с максимальной для того эффективностью.
— Ты уже принимала клиентов?
— Только вчера.
— Сколько?
— Одного.
— Ты больше не будешь этим заниматься. Я оплачу лекарства, содержание твоей матери, няни ребенка и квартиру. Но ты будешь жить со мной и делать, что я скажу. Что ты думаешь об этом?
Она подняла на меня свои карие влажные глаза и серьезно так ответила:
— Вы же знаете, у меня нет выбора.
И все же этот ответ не совсем устроил меня. Я хотел вовсе не того, чтобы Эмма терпела меня из чувства долга, я желал, чтобы она стала моей рабыней из любви ко мне.
Поэтому месяца полтора я был идеален. Не притрагиваясь к Эмме, я был с ней нежен, заботлив, щедр. Наконец, мои усилия увенчались успехом:
— Вы разве не хотите меня как женщину? — как-то вечером спросила меня она.
— Эмма, я безумно хочу обладать тобой. Но не раньше, чем ты сама захочешь этого.
— Я… я хочу Вас.
— Ты любишь меня?
— Да.
— Скажи мне это.
— Я люблю, я обожаю Вас.
Я поставил ее подле себя на полу на колени и приказал:
— Тогда обнимай меня! Целуй меня!
Глаза Эммы загорелись пламенем вожделения, и она, обняв мои ноги, стала целовать меня. Я сидел, расправив плечи, чуть склонив голову к этому ангелу; она, напротив, жадно дотягиваясь к моим губам, страстно их целуя. Я же снисходительно принимал ее поцелуи, даже не прикоснувшись к моей девочке, как мне ни хотелось этого.
— Эмма, я должен тебе сказать одну вещь, — начал я, усадив свою девочку на колени. — У меня есть один порок, и я надеюсь на твое понимание. Видишь ли, меня возбуждают только связанные женщины. Ты не будешь против, если в эту ночь, нашу первую ночь, я буду любить тебя связанной?
— Нет, — ответила Эмма после минутного размышления. И тут же на ее руках защелкнулись наручники. Приковав к кровати за руки и за ноги свою жертву, я сказал:
— Извини, милая. Просто веревки под рукой не оказалось. И еще я хотел сказать тебе, Эмма… Я сделаю это чуть позже, ведь и ты до меня приняла тогда одного клиента, не так ли? Проститутка, — с этими словами я дал ей пощечину, звук которой прозвучал неожиданно даже для меня.
Из глаз Эммы потекли слезы, но она молчала.
— Что же ты молчишь, шлюха? — с этими словами я разорвал на ней одежду. Из глаз Эммы все так же текли слезы, и она по-прежнему молчала.
— Что? Играем Жанну д`Арк? Хорошо, мне это даже больше по душе. Мне всегда импонировали святоши-великомученицы.
Я вышел из квартиры и вернулся где-то через час с уличной девкой.
— А вот и твоя коллега, — представил я беззубую, с синяками под глазами проститутку Эмме. — Извини, что она без зубов, просто ничего лучше не нашел, так спешил к тебе, любимая.
И стал совокупляться на глазах у Эммы. Она молча смотрела на нас влажными от слез глазами. Наконец, я кончил путане на густые черные заросли и сказал ей сесть на лицо Эмме. Та послушно выполнила приказ.
— Эмма, дорогая, я хочу, чтобы ты отлизала эту проститутку. Если ты действительно любишь меня, то сделаешь это, не так ли?
Какое-то время Эмма лежала неподвижно под путаной, затем стала медленно и неумело лизать, и капли спермы с продажного лона стекали на ее нежные губки.
— А теперь вылижи ей анус.
Эмма подчинилась, и путана, издав торжествующий смешок, тут же громко выпустила ей в лицо газы. (Видимо, решила отыграться из женской зависти из-за внешнего контраста).
Отпустив путану, я, наконец, освободил Эмму от наручников. И, жестко сношая свою надменную красавицу, отдавал в процессе приказы:
— Раздвинь руками п… ду.
— Вставь х…
— Раздвинь руками ягодицы.
— Покажи анус.
— Подмахивай лучше.
— Отсоси.
— Отлижи.
— Задери ноги к голове и держи их руками.
— Потряси сиськами.
— Крути до боли свои соски.
— Дрочи себя, пока я буду е… ть тебя в ж… пу.
— Кончай, сука.
— Встать на пол и упереться в него руками.
— На живот, руками держать свои ступни.
Кроме того, я дал ей две строгие установки: ляжки все время держать как можно шире и не сметь смотреть мне в глаза.
Она, моя Эмма, была прекрасна в своем унижении, и, кажется, я сам страдал и мучился вместе с ней, моей красавицей наложницей. Так благородно возмущалось ее достоинство, так гневно смотрели ее глаза вниз, когда я наклонял ей голову, что мое возбуждение достигло чудовищного накала.
После я скинул ее с кровати на пол:
— А теперь сторожи сон хозяина, сучка.
И вскоре, удовлетворенный, провалился в забытье.
Утром я проснулся в холодной смятой постели, в гнетущей тишине.
Что осталось от Эммы? Только подушка, мокрая от слез, забытый ею томик французского на моем письменном столе и ее взгляд оскорбленной гордости, в котором были — тоска и боль.
И сейчас, спустя столько лет, забываясь с очередной продажной девицей, я закрываю глаза — и вижу мою горделивую сибирячку.
Когда же я заношу свою плеть над очередной продажной девицей, мне представляется вдруг, что глаза Эммы, карие глаза с густыми черными ресницами, насмешливо смотрят на меня. Тогда я отдаю шлюхе плеть, опускаюсь перед ней на колени и умоляю, целуя лакированные ее туфли:
— Накажи меня! Проучи меня! Выпори меня! Причини мне боль!
И только когда под плетью в изнемогающей женской руке проступают первые капли крови, я чувствую, что искупил вину. До следующего раза…
1 641
Загрузка...
