Так ее звали — Мальвина. Спасибо родителям. И у нее действительно были голубые волосы. Но это уже — благодаря ему, Ивану Абрамычу.
Иван Абрамыч не думал, что так получится. Он пришел на вечеринку, которую устроили его новые соседи — Мироненки. Был в ударе, шутил. И сказал Мальве Мироненко, белокурой, невыносимо нежной и розовой девице, глазевшей на него весь вечер:
— Какая же ты Мальвина? А где голубые волосы? А? Сказано ведь — «девочка с голубыми волосами…»
Мальва покраснела, побледнела, тряхнула гривой и умчалась на кухню.
Ей было хрен знает сколько лет — такие спеленькие, как персики, девушки всегда без возраста, хоть им шестнадцать, хоть двадцать три. Иван Абрамыч поинтересовался как-то, но Мальва проревела басом — «девяносто девять с половэээной!» — скорчила рожу и захохотала, как гиена. Телом она тянула на двадцать с гаком, личиком — на школьный выпуск, а поведением — и того меньше, где-то между детским садом и первыми месячными.
Буквально через пару дней Иван Абрамыч не поверил своим глазам: вокруг Мальвиного персикового личика мерцала, как аура, голубая шевелюра, переливаясь всеми оттенками морских глубин.
— А так? — Мальва встала перед ним в «модельную» позу. — Так правильно?
— Ну ты даешь, — сказал Иван Иванович, когда смог говорить.
Густой, насыщенно-синий цвет оттенялся аквамариновыми и зеленоватыми прядями по краям. Все это играло и сияло, как утренняя волна. Иван Абрамыч, мягко говоря, не одобрял такие эксперименты, но он не мог не признать, что Мальва, и без того хорошенькая, стала чем-то вроде феи или какой-нибудь другой сказочной небывальщины.
Конечно, он не подал виду и высказался, как положено взрослому дяде: «а это смывается? нет? у тебя были такие волосы, Мальва…»
Конечно, она разобиделась и убежала; конечно, он чувствовал себя дураком, и на этот раз даже знал, почему.
Так и стала Мальвина настоящей Девочкой с Голубыми Волосами. Скоро всем стало казаться, что они так и растут у нее голубыми, от природы — тем более, что их цвет точно попал в тон ее синих, как море, глаз. Прошло время — и все привыкли к голубой голове, и было странно думать, что она могла быть другого цвета.
***
Первое время голубая голова непрерывно снилась Ивану Абрамычу. Тот перепортил все свои трусы, и пришлось устроить внеплановую стирку.
«Да что ж это», пилил себя Иван Абрамыч, «желторотое ведь чудо-юдо, бантики вместо мозгов… Опомнись, старик»
Как на грех, Мальва отчаянно лезла к нему. Настолько, что даже он не мог этого не заметить. Она все время путалась у него под ногами, искала поводы для визитов, а когда не находила — просто звонила в дверь. Иван Абрамыч открывал, и та стояла, молча глядя в пол.
— Ну что, Мальва? — задавал он обычный свой дурацкий вопрос. Мальва или продолжала молчать, или вздыхала, или убегала к себе.
Иван Абрамыч, спрятавший свои сны в глубокий тайник, не допускал ничего серьезного с ее стороны. «Переходный возраст», думал он, косясь на два пухлых шара, торчащих из Мальвиного тела. Ей не полагалось иметь такую грудь, но она имела
ее, и это было фактом, смущавшим всех, кто ее видел.
Продлившись неделю, Мальвины атаки вдруг прекратились. Несколько раз Иван Абрамыч видел, как она картинно целуется с чернявым парнем. У того, как нарочно, был длинный нос. «Ну вот, все и сложилось», — думал Иван Абрамыч, — «Мальвина и Буратино». Его так и подмывало сказать ей про это, и он еле сдерживался.
Однажды, когда он уже отвык от ее визитов, Мальва снова позвонила в его дверь.
— Можно пройти? — спросила она.
Это был явный прогресс: раньше она всегда молчала.
— Входи, конечно.
Иван Абрамыч посторонился. Мальва вошла, закрыв за собой дверь.
— Иван Абрамыч, — начала она и запнулась. Открыла рот, чтобы продолжить. Не продолжила. Посмотрела в упор, сверкнув глазами. Зажмурилась… и рывком стащила с себя майку.
Под ней ничего не было.
— Мальва, ты чего? — крикнул Иван Абрамыч.
— А что? — хрипло спросила она и подошла к нему, покачивая сосками, рельефными, как клубнички. Каждый шаг стоил ей явных усилий.
— Мальва!… Ну посмотри: у тебя уши дымятся. Малиновые… — говорил ей Иван Абрамыч, не зная, зачем он это говорит. Наверно, он стыдил ее, но Мальве и без того было стыдно. Ей было так невозможно стыдно, что она вдруг завалилась назад, и Иван Абрамыч едва успел поймать ее.
— Блин, блин, блин, блин, блин, — твердил он, бегая вокруг лежащей Мальвы. — Нашатырь! — вспомнил Иван Абрамыч и кинулся к аптечке, опрокинув стул.
Оглушительно чихнув, Мальва очнулась.
— А… а… — начала она.
— Все будет хорошо, — бормотал Иван Абрамыч, дрожа от ее клубничек. — Ты была в обмороке. Ну кто ж так делает?… Все будет хорошо…
— А… а вы меня… пока я… ну…
— Что я тебя?..
— Ну… оприходовали?
Иван Абрамыч уставился на Мальву. Та — на него.
Сумасшедшие глаза буравили ему мозг, как синие лазеры.
— Мальва, ты что? — строго спросил он. — Ты что?! — орал он на нее. — Совсем шизанулась? Да? Оделась быстро, и иди проветрись! Мальва… — он взял тоном пониже, — ну… ну чего ты так? Ну что с тобой?
«Какой же я хреновый педагог», думал он про себя.
— А ничего, — Мальва встала, глядя ему в глаза. — Просто я хотела, чтоб вы меня трахнули. Чтоб вы меня выебли. Это чтоб Костику отомстить. Заебал он меня нахуй. И вы меня заебали. Чао!
Она напялила майку задом наперед и вышла, хлопнув дверью.
Иван Абрамыч глядел ей вслед, открыв рот. Никто никогда не слышал от Мальвы таких слов.
***
По зрелому размышлению он решился на Разговор. Вначале с Мальвой, потом, если не поможет, с родителями.
Но утром Мальва попала под машину.
Ничего серьезного — ушибы, ссадины, вывих, вправленный на месте, и много-много слез — так много, что глаза выцвели и стали стальными. Напуганная, исцарапанная Мальва выплакала из них всю синь. Ее перемазали зеленкой, впихнули в постель и под страхом репрессий велели не вылезать оттуда три дня.
Это было как раз в выходной. Иван Абрамыч следил, не придет ли к ней Костя, но никто не приходил.
Под вечер он решился. Мальва открыла ему, удивленная, понурая, как тень.
— Мальва, — сказал Иван Иванович, и вдруг обнял ее.
Она сразу прильнула к нему, ткнувшись в плечо.
— Я… — гудела она в него, как в глушитель. — Я…
— Что?
— Я… люблю… вас, — она заглянула Ивану Абрамычу в глаза, будто спрашивая — «да? правильно?»
— Ну вот, — говорил ей Иван Абрамыч, кивая головой, как идиот. У него так саднило в груди, что он казался себе не большим дядькой с бородой, а маленьким пацаненком, младше Мальвы. — Постой, а Костик?
— Костик — это просто так. Он донжуан, ну и вообще. Кроме того, я ведь должна научиться целоваться?
— Должна, — подтвердил Иван Абрамыч, скорчился от своей глупости, и, чтобы приглушить ее, прижал Мальву крепче к себе.
В него сразу ударил ток благодарного тела. Оно льнуло к нему так плотно, что Иван Иванович чувствовал его скорый, захлебывающийся пульс. Надо было что-то делать.
— Мальва, — Иван Абрамыч приподнял за подбородок насупленное, отчаянно розовое лицо. Щеки и губы горели в голубых волосах, как кораллы в глубине бухты. — У тебя очень красивая грудь, — вдруг сказал он. — То есть мне очень нравится… И ты…
Лицо вспыхнуло счастьем. Прозрачные глаза прожгли Ивана Абрамыча насквозь, и Мальва сжала его втрое крепче.
— Ну что, ну что нам с тобой делать, Мальва? — шептал он, чувствуя, что не может терпеть. Руки его ползли по Мальвиному телу, обтекая все выпуклости. Те пружинили под пальцами, отдавая током сквозь одежду.
— Ааай, — вдруг пискнула Мальва, и Иван Абрамыч отскочил от нее, как ошпаренный.
«Я же забыл, что она после аварии…»
— Прости, Мальвочка, прости, пожалуйста, — бормотал он, извиняясь за все сразу. — Прости меня, ладно? Я… я…
Грянул звонок в дверь. Иван Абрамыч завертелся, как юла.
— Это предки с работы, — сказала Мальва. — Как всегда, вовремя…
Иван Абрамыч поздоровался с Мироненками.
— Вот, зашел проведать, — громко говорил он. Мироненки всматривались в него, в Мальву, и Иван Абрамыч внутренне негодовал — «как они смеют нас подозревать?», и старался быть приличным и легальным — настолько, что Мальва дернула его за рукав, и Иван Абрамыч вдруг сдулся, как шарик, и сдутый, выполз за дверь.
«Уффф» — отдувался он, рухнув в свое кресло. — «И что делать? Что в таких случаях делают?»
В таких случаях благородно скрываются, чтобы не дразнить юное сердце, знал он.
И как ему благородно скрыться, если он живет в соседней квартире? Продавать? Меняться? Из-за них, новоселов? Вся Одесса будет смеяться над ним. Если узнает, конечно.
А Одесса всегда все знает.
***
Наутро к нему пришел папаша Мироненко.
— Иван Абрамыч, эта, вы не подумайте. Мы вас очень это самое, — вещал он, глядя в пол. — Мы бы всей душой… но, блин, ей же ж только восемнадцать. Человек вступает в жисть, можно сказать. Мы бы и рады такому… ну, вы мужчина положительный, не из этих, шалопаев усяких, с вами можно иметь дело. И мы бы рады, но… дык ведь вот поди ж ты, — сетовал он, хлопая рукой о бедро. — Иван Абрамыч! Она из-за вас и пид машину стрыбнула, ну представляете? Я вас понимаю: она у меня вся… телятко таке. Я сам на нее смотрю, и у нутре скребет. Но и вы меня поймите…
Иван Абрамыч понял и, как только тот ушел, стал собирать вещи. «Две недели хотя бы», думал он, «а там, даст Бог, устаканится…»
Из-за стены вдруг прорвались голоса. Хлопнула дверь, затопали злые шаги — и только Иван Абрамыч понял, что это значит, как к нему позвонили.
— Мальва? — раскрыл было он рот, и не успел: она влетела в него, обхватила, как обезьяныш, и ткнулась мокрым лицом в шею.
— Ииииыы, — выла Мальва, то ли плача, то ли нет.
Он хотел сказать ей что-то умное, взрослое, как полагается бородатым дядям. Но вместо того почему-то обнял ее, нагнул голову и, замирая от мурашек, стал трогать губами горячую раковинку уха, алевшего в голубых локонах.
Они дышали друг в друга — Мальва ему в шею, он ей в ухо, — и чувствовали, как горячее и влажное проходит сквозь них, слепляя два тела, как куски оплавленного металла.
Потом они целовались. Иван Абрамыч не знал, кто был первый, и вообще как все вышло, — но в какой-то момент осознал, что захлебывается Мальвиным ртом, сладким, как варенье, и их языки лепятся в единый дрожащий ком.
— Ну, — сказал он, когда оторвался от нее. У него получилось хрипло, как у Высоцкого. — Ну что? Мальва…
— Я люблю вас, — гундосила та. Иван Абрамыч вздохнул, подумал — «надо бы остановиться», замер… и все-таки потянул с нее платье.
— Ты этого очень хочешь? — спросил он. Не столько ее, сколько себя.
Раздетая Мальва, пухленькая, вся в зеленке, смотрела в пол. «Как папаша», думал Иван Абрамыч, стаскивая с нее трусики.
— А тут тоже голубое должно быть, — сказал он, трогая смешную шерсть, рыжую, как у нутрии.
— Я покрашу, — покорно согласилась Мальва.
— Глупенькая, — Иван Абрамыч зажмурился и ткнул нос в мягкие розовые шары.
Мальва пыхтела, потом взялась скулить. Ей хотелось громче, но она стеснялась и гудела с закрытым ртом, в себя, как трансформаторная будка. Иван Абрамыч упоенно целовал, лизал, жалил, подсасывал, подминал упругое изобилие, месил его, как тесто, наминал и нашлепывал до красноты… Потом взял одуревшую Мальву за попу и повел к постели. Сны сбывались.
— Сама напросилась, — хрипел он, толкнув ее в гору подушек. Он так больно хотел ее, что вдруг стал злым.
Мальва упала, махнув голубым локоном. Иван Абрамыч лихорадочно разделся и распихнул ей ноги.
— Ааай!
Его член уперся в Мальву, как бур. Та пискнула и замолкла.
Наступила тишина: Мальва таращила глаза, вновь поголубевшие, а Иван Абрамыч бурил ее, пока не уперся лобком в лобок.
— Ну вот. Больно? — спросил он.
Мальва качнула головой, по-прежнему тараща глаза.
— Ну чего таращишься? Дурочка, — Иван Абрамыч нагнулся к ней и стал целовать, изнывая от блаженства, и потихоньку шуровать в узкой плоти, натягивая ее по всей длине.
Мальва пищала и стеснялась, но потом завелась и обслюнявила ему всю бороду. «Откуда в ней это?», думал Иван Абрамыч, чувствуя ее женственность, густую и могучую, как лава. Он никогда никого не хотел так, как эту глупую девчонку с голубой головой, и не щадил ее; «больно — сама виновата», думал он, чувствуя себя кровожадным зверем. — Вот тебе, вот тебе, — хрипел он и долбил ее, закатывая глаза.
Яйца гулко шлепали по липкой плоти. Член искрил и купался в персиковой влаге. Сны стали явью, или явь стала сном — он не знал. Мальва подвывала ему, стараясь выть в тон. Она была большой, спелой, изобильной, как сады Малого Фонтана, юной и свежей до слез, и все ее тело, и глаза, и груди, и даже голубые волосы кричали о любви. Ивану Абрамычу было страшно и сладко трахать ее…
— Вот тебе, — скулил он, морщась от знакомой блаженной боли. Огненная река подперла к яйцам, прорвала шлюзы — и лилась, лилась в Мальву без конца и края, наполняя ее искристым током жизни. «Надо бы выйти… ничего, залетит — и будет всегда моя» — думал Иван Абрамыч, но не головой, а чем-то другим — наверно, печенками. Он вдруг стал пустым и сладким, и рухнул на Мальву, и лежал, трогая языком соленую кожу.
— Не думай, это еще не все, — говорил он сквозь зубы. — Это была только присказка, сказка впереди… Страшно?
— Не, — отзывалась басом потрясенная Мальва.
— Больно?
— Не. Чуточечку…
— Стыдно?
— Ииыыы…
— Нравится?
— Ииыыы!
— Вот погоди у меня. — Иван Абрамыч слез с нее и встал на колени у кровати. Исцарапанная Мальва была перед ним вся, как блюдо на столе.
Он начал с грудей. Язык горел от их соли, и горечь хотелось затушить ею же — до ожогов, до оскомины. Намучив соски, он перешел к подмышкам, потом спустился ниже, к бедрам и к ногам.
Он лизал Мальву опаленным языком, и Мальва блестела в его слюне, как золотая рыбка в масле. Она неуверенно стонала, прислушиваясь к ощущениям, но когда Иван Абрамыч подобрался к окровавленной раковинке, бедрышки сразу пошли в танец:
— Не надо… ну что вы дел… я стесняюся… очень… — протестовала Мальва, истекая сладкими ручьями под языком Ивана Абрамыча. Тот лизал ее прямо в распахнутую сердцевину, а потом приподнимал голову и теребил, месил, звонко шлепал лиловое веретено, перемазанное кровью и клеем.
— Не надо, — глухо басила Мальва и распинала ножки, подставлясь ласкающей руке. — Не надо… не… надаааэээыыы… — выла она, закатив глаза, а Иван Абрамыч смотрел, как она корчится в оргазме, мял ей брызгучую сердцевину и злорадно ухмылялся, чувствуя себя настоящим палачом.
— А теперь ешь! Твоя девственность, — он совал руку ей в лицо, и она покорно слизывала с нее кровь и соки. — И здесь, — он прильнул к ее губам, передавая им вкус жгучего железа. Потом ткнулся в распоротую раковинку, уже не такую узкую, и вновь натянул ее свежим колом.
Посвящение Мальвы было обрядом, древним, как сама жизнь, а он был не Иваном Абрамычем Лобановым, бухгалтером фирмы «Юнитрейд», а богом любви, каменным брызгучим фаллосом, горящим от желания…
— Ты хотела этого, да? Очень хотела? — говорил он, коварно улыбаясь. Мальва, красная, как мак, жалобно смотрела на него. — И я хотел этого, и сейчас хочу. Я вот как хочу!!! — всаживался он в нее, и Мальвины груди колыхались, как желе. — Ты думаешь, что любишь меня, но на самом деле ты меня просто хочешь, и все. Хочешь, хочешь, хочешь, — приговаривал он с каждым толчком. — Я научу тебя любить меня. Я научу тебя, глупая Мальва, девочка с голубыми волосами… А сейчас — вот тебе, вот тебе, вот тебе…
Он снова …влил в нее реку семени, и потом никак не мог насытиться — шлепал, тискал, гладил, лизал и снова шлепал Мальву по звонкой попе, малиновой от секса, и Мальва кричала, оглушенная новой жизнью своего тела.
Потом она пела и прыгала, и Иван Абрамыч не знал, где большее блаженство — натягивать колом податливое лоно или смотреть на ее лицо, розовое в голубом, счастливое, как никто никогда еще не был счастлив в Одессе.
***
Назавтра она пришла к нему с голубой шерстью на лобке.
Иван Абрамыч не сдержался и хрюкнул.
— Что? — отпрянула Мальва, голубая с двух сторон. — Вы сами просили…
— Ничего, ничего, не обращай внимания, — скалился Иван Абрамыч. Щеки ползли против воли.
— Я тоже могу посмеяться, — отодвинулась Мальва. — Думаете, весь из себя? Вон жопа какая, волосатая, как медведь гималайский. И пузо в складках.
— Где? — поджал живот Иван Абрамыч. Это была больная тема.
— А это? Типа бицепсы, да? — Мальва попыталась ухватить его за складку, но тот отскочил. — И борода… Карабас-Барабас! И лысина…
— Мальва!
Эта тема была еще больнее.
— Ее тоже зовут Мальва? Лысина Мальва? Привет, тезка! — Мальва попыталась погладить Ивана Абрамыча по макушке. Глаза у нее были уже не синие, а прямо-таки лиловые.
Через минуту она пулей вылетела из его квартиры, одеваясь на бегу.
— И не приходи! И в дверь не звони! И сиськами тут своими не труси! — орал голый Иван Абрамыч, подвывая от тоски.
Он ненавидел себя в таком ступоре, но выйти из него было еще труднее, чем успокоиться. Хлопнув дверью, он сел на пол, посидел, потом оделся и вышел на улицу. Бабульки провожали его взглядами.
Опомнился он в парке. Ноги сами поднесли его к скамейке и сбросили туда тело, как надоевший груз.
— Уффф, — выдохнуло тело.
«От кого я убегал? Не иначе, как от себя, дурака», думал Иван Абрамыч, глядя в небо.
— Что, с девушкой поссорились? — спросил кто-то рядом.
С минуту Иван Абрамыч смотрел на паренька, потом просто кивнул и облокотился на спинку.
— Она стерва, да? — продолжал паренек.
— Да, — вдруг сказал Иван Абрамыч и вновь разозлился.
— Ну так и плюньте! Она вас не стоит. Подумаешь, Мальвина!..
— Мальвина? — закричал Иван Абрамыч. — Откуда ты знаешь? Подслушал, гнида? Подсмотрел, да?
Он вскочил и рванул прочь, не слушая оскорбленного паренька. Отшагав метров триста — рухнул в кресло уличной кафешки и принялся драть нитки из футболки (дурная привычка детства).
Ему казалось, что весь город в курсе, какой он дурак.
— Разрешишь?
К нему подсела шлюха.
Иван Абрамыч не разрешил, а просто не знал, как запретить.
— Ну. Мы расстроенные такие. Об чем грустим? Ладно, не хошь базарить — не базарь. Со мной тебе будет заебись. Я не какая-нибудь там, у меня нет голубого сияния вокруг головы, но…
— Вы сговорились все, да? — Иван Абрамыч вскочил, опрокинув стул.
Покоя не было.
Он пристраивался к другим кафешкам, но в одной кто-то крикнул — «Карабас-Барабас!… «(он не успел понять, что это кафе так называется), в другой ему подсунули рекламу эстремальных красок для волос… Вся Одесса знала о его беде и смеялась над ней так, как умеет смеяться только она. Даже синее небо казалось ему подлым намеком.
Входя в свой двор, он не удивился, поймав тихое бабулечье:
— Сейчас будет история…
— Иван Абрамыч! Я вас как брата!… — поймал его Мироненко в коридоре. — Сидит, понимаешь? У комнате. Я вас прошу, родной мой… Мучиется телятко. Поговори с ней…
Иван Абрамыч подумал и кивнул.
Через двадцать минут он был в комнате Мальвы.
— Мальва, — позвал он.
Голубая голова повернулась к нему.
Она хотела быть сердитой и величественной — но взгляд споткнулся о бороду, выкрашенную в ярко-синий цвет, и щеки сами поползли в стороны.
— Ой…
— Ага, — сказал Иван Абрамыч. — Теперь я не просто Карабас-Барабас. Теперь я Синяя Борода.
Минуту или больше Мальва боролась со щеками, пытаясь сердиться. Но не смогла, фыркнула — и сразу же с облегчением кинулась ему на шею.
Розовый нос ткнулся в красный кадык Иван Абрамыча, синяя борода — в голубые локоны; счастливая Мальва подпрыгивала, терлась об него, стискивала до хруста — и ржала, как ненормальная, и он ржал вместе с ней.
Сзади выглядывал папаша Мироненко, готовый пустить слезу.
— Телятко, — шептал он.
1 220
Загрузка...
